Один из приставов протягивает наручники, отстегнув их от своего ремня, и Патрик сковывает мне руки за спиной. Поднимает меня на ноги и спешит к той же двери, через которую вошел священник. Тело Патрика окаменело, подбородок упирается мне в ухо.
— Нина, — шепчет он мне, — что ты наделала…
Как-то совсем недавно, стоя в собственном доме, я задала Патрику этот же вопрос. И сейчас я возвращаю ему его же ответ.
— Я сделала то, что должна была сделать, — говорю я.
И позволяю себе поверить в сказанное.
Часть II
Довольно усомниться раз, Чтоб все решить. Шекспир. Отелло
>[6]
Летний лагерь — место, наполненное стрекотанием кузнечиков, там настолько все зеленое, что глазам больно смотреть.
Мне страшно в летнем лагере, потому что он на улице, а на улице есть пчелы. От пчел у меня холодеет в животе, уже при виде одной-единственной пчелы мне хочется сбежать и спрятаться. В кошмарах мне снится, что они высасывают мою кровь, словно мед.
Мама предупреждает вожатых в лагере, что я боюсь пчел. Они уверяют, что за все годы существования летнего лагеря еще ни одного ребенка не ужалили.
Я думаю: «Кто-то должен стать первым».
Однажды утром моя вожатая — девушка с ожерельем-макраме, которое она не снимает, даже когда идет купаться, — ведет нас в лес на прогулку. Говорит, что настало время для кружка. Она передвигает бревно, делает скамейку. Двигает второе, а там — осы.
Я замираю. Осы облепляют лицо вожатой, руки, живот. Она кричит, пытаясь смахнуть их с себя. Я бросаюсь к ней. Шлепаю ладонями по ее коже. Спасаю ее, даже несмотря на то что меня самого снова и снова жалят.
Летом после смены в лагере вожатые раздают награды. Голубые ленты каждому, с надписями жирным шрифтом. На моей написано: «Самый смелый».
У меня она хранится до сих пор.
Глава 4
В последующем Патрик недоумевает, почему он, зная, что любимое Нинино число — тринадцать, что шрам на подбородке остался у нее после катания на санках, что три Рождества подряд она хотела получить в подарок детеныша аллигатора, тем не менее не понимает, что творится у нее в душе. Что все это время внутри у нее была граната, готовая в любую минуту взорваться.
— Я сделала то, что должна была сделать, — бормочет она, пока он ведет ее через скользкий, залитый кровью зал суда.
Она дрожит у него в руках. Кажется легкой как перышко. У Патрика кружится голова. От Нины до сих пор пахнет яблоками, шампунем; но она не может идти прямо — она что-то постоянно бессвязно бормочет, совершенно утратив над собой контроль, ведет себя так не похоже на ту Нину, которую Патрик привык видеть. Когда они переступают порог камеры предварительного заключения, Патрик оглядывается на зал суда.