- Этот козел несет чушь! - кричит отец.
- Может быть, папа, но - пожалуйста, не надо!
Оба запыхались, вспотели. Отец грозно таращит глаза. По голой груди Петера градом катится пот. Оба, однако, понимают, что я не допущу продолжения схватки, поэтому беззвучно расходятся по разным углам. Я выключаю дракона, и мы покидаем корт.
Дома Штефани целует меня и интересуется, как прошла встреча.
- Потом расскажу, - говорю я, протягивая руку к бутылке текилы.
Я не помню, когда в последний раз «Маргарита» пришлась мне так кстати.
УДАЧНО ВЫСТУПАЮ НА КУБКЕ ДЭВИСА, однако выбываю в первых же играх в Скоттсдейле, а ведь на этом турнире я привык доминировать. Неудачно выступаю в Атланте, потянув к тому же сухожилие. В Риме я вылетаю в третьем круге, после чего с неохотой признаю: так больше не может продолжаться. Я не могу участвовать во всех турнирах подряд. Мне скоро тридцать, так что к выбору соревнований следует подходить с большей ответственностью.
Теперь на каждом втором интервью меня спрашивают об окончании карьеры. Я отвечаю, что моя лучшая игра еще впереди, в ответ журналисты понимающе улыбаются, словно остроумной шутке. А между тем я еще никогда не был так серьезен.
Когда приходит время защищать свой чемпионский титул на Чемпионате Франции, я жду, что на Ролан Гаррос меня захлестнет волна ностальгии. Однако после реконструкции стадион изменился до неузнаваемости: появились дополнительные места на трибунах, полностью перестроены раздевалки. Мне не нравится то, что получилось. Совсем не нравится. Я хотел бы, чтобы Ролан Гаррос всегда оставался прежним. Я надеялся каждый год выходить на центральный корт и ощущать магию 1999-го, - момента, когда моя жизнь изменилась. Тогда, на послематчевой пресс-конференции, после победы над Медведевым я сообщил журналистам, что теперь могу покинуть теннис без сожалений. Но через год я понял, что был неправ. Одно сожаление все же останется со мной навсегда - сожаление о невозможности вернуться назад, чтобы пережить тот Чемпионат Франции еще и еще раз.
Во втором круге я играю с Кучерой. Он знает мои слабые стороны. Когда я встречаю его перед матчем в раздевалке, у него, кажется, уже бурлит в крови пара литров адреналина. Похоже, он до сих пор прокручивает в голове картины того разгрома, который учинил мне на Открытом чемпионате США 1998 года. Он прекрасно играет, заставляя меня бегать до изнеможения. И, хотя я выдерживаю предложенный им темп, натираю правую ногу так, что она покрывается волдырями. Прохромав к краю корта, я прошу перерыв из-за травмы. Тренер перевязывает мне ступню, но главная ссадина не здесь, она у меня в мозгах. Больше в этом матче я не выигрываю ни одного гейма.