Из Театра имени Пушкина исключал его Равенских много раз. Потом Театр миниатюр… «Вовчик-миниатюр».
В Театре Станиславского Володя не работал, но мы там бывали. В этом театре, если войти со служебного входа, на втором этаже есть такой небольшой коридорчик, и вдоль него — несколько комнат, где жили актеры. В одной из комнат жил Женя Урбанский. А рядом, — большой репетиционный зал. Вот там мы и собирались иногда. Кстати, приходили две компании гитаристов — из Испании и из Индонезии, мои друзья, прекрасные ребята. Они замечательно играли и пели, а танцевали просто как боги. Женя Урбанский играл на гитаре очень хорошо. И пел — это вы знаете — прекрасно. Володя тогда еще неважно играл на гитаре и очень ревниво относился ко всем поющим. И вот когда все сходились в этом репетиционном зале (конечно, это затягивалось до самого утра), начиналось что-то вроде соревнования… И тогда, по-моему, Володя и Женя соревновались особенно.
В нашей компании было принято… ну как вам сказать? — выпивать. Сейчас я пью немного, но не только потому, что стал старше и болезненнее, просто редко бывает такой душевный подъем, такое созвучие душ в компании, когда хочется это делать дольше, чтобы беседовать, развлекаться… и для этого пить, иногда ночи напролет.
Мы пили не тупо, не для того, чтобы просто пить до опьянения. Была нормальная форма общения, подкрепляемая дозами разного рода напитков. К определенным датам (особенно ко дням рождения кого-то из нас) мы всегда готовили какой-нибудь капустник. Разыгрывали сами, да еще записывали попутно на магнитофон, когда он у нас появился.
А появился он так. Был период, когда материальные дела наши стали настолько плохи, что пришлось посягнуть на святая святых — наше жилище. Рыдая, мы разрешили Кочаряну сдать на время (на полгода) его квартиру. Это означало, что всем нам придется на это время фактически остаться без крова. И поселились мы у Володи Акимова (сейчас он сценарист, уже седой, но отчества его, ей-богу, не вспомню). Он жил в коммунальной квартире в огромной, 40-метровой комнате, окна которой выходили во двор. Комната была заставлена старинной мебелью, на стене висели каска с надписью «Если завтра война?», бурка отца и его же шашка. Там мы жили довольно долго, пока кризис не стал всеобъемлющим. И тогда мы уговорили Володю обменять эту 40-метровую комнату на меньшую в том же доме, с доплатой. И мы переехали туда — из 40-метровой в 20-метровую. Причем в счет доплаты нам дали старый магнитофон, кажется, «Спалис», едва-едва работающий. Вот так у нас появился магнитофон. Мебель мы под шумок продали и купили на эти деньги диван-кровать, шкаф, два кресла и журнальный столик. Потом кто-то из нас с первых своих дивидендов купил еще и обеденный стол. Потому что журнальный столик был для нас просто мал — каждый вечер меньше пятнадцати человек не собиралось. А постоянно жили в этой комнате четверо. Как разворачивались события в этом жилище к концу дня, когда все нормальные люди отходят ко сну? Либо продолжалось общение, либо — если укладывались спать — диван занимала единственная супружеская пара, составлялись кресла для другого ложа, а на полу расстилалась бурка, на которой ложился Володя Акимов, хозяин комнаты. Была еще раскладушка для почетных гостей. А тот, кто приходил позже, укладывался где-нибудь в углу на газетах. Поскольку все время приходили люди, хозяин комнаты сразу заворачивался в газеты и ложился на пол в углу, потому что знал, что все равно кто-нибудь придет и займет его место. Сам он тоже не работал нигде, но в течение пяти лет поступал во ВГИК. А когда наконец поступил — и именно на режиссерский, и именно к Ромму, как мечтал, — его с первого курса взяли в армию.