— Ты что, всерьез говоришь? — почти с ужасом спросил Петрусь.
— Ну да. А что? — глянула на него Лиза. В комнате становилось все светлей, и она отчетливо видела слабую насмешку в уголках его губ. Глаза его темно, странно мерцали, и она вдруг подумала, что такие глаза, наверное, должны быть у ангела смерти. Прекрасные, нечеловеческие глаза. Глаза человека, который не создан для счастья и долго не проживет…
О нет, глупости! Пусть он живет долго, пусть сводит с ума женщин, как свел ее, пусть занимается своей химией. Ну а если ему все же суждено погибнуть, пусть тогда они погибнут вместе, он и Лиза. Пусть свет его глаз будет последним светом, который она увидит!
— Да если бы это было так просто, тут, в тылу, у немцев, никого бы не осталось, наверное. Все бы ушли от войны. Хотя… — тут же осадил Петрусь сам себя, — не знаю. Я бы не ушел. Может, женщина там пройти может, где мужчина на первом же шаге убит будет. Лизочка ведь перешла фронт. Правда, с той стороны, по заданию советского командования. Почему не пройти обратно?
— Ну вот видишь! — обрадовалась Лиза. — И мне эта идея запала в голову. А Баскаков начал меня стыдить. Боже, сколько всякой фальшивой мути он вылил на мою голову! Он почему-то думал, что на меня подействуют красивые слова насчет того, что я должна непременно погибнуть во имя победы нашей советской Родины. А я ему и говорю: вот сам и гибни. Обвяжись гранатами и иди на танки. Или с взрывчаткой — на какой-нибудь мост или, я не знаю, на военный объект. Но меня не трогай. Я женщина, я жить хочу. А он снова и снова про долг, про Родину, про все такое. Мы страшно поругались, когда я ему однажды сказала, что ради той России, о которой мне мама рассказывала, я бы, может быть, и могла пожертвовать жизнью, но только не ради Советов. Я думала, он меня убьет от злости! А он вдруг снова начал тянуть меня в постель. И я сказала, что сначала пойду искупаюсь. Пошла к озеру, а сама кинулась в сторону той тропы, которая вела в город. Но заблудилась, по берегу слишком большой крюк сделала и вышла из лесу как раз напротив пляжа, где в тот день купались немцы. Я их увидела… Понимаешь, я в лесу почти целый день блуждала, страшно устала и поняла, что в халате и тапках, без еды далеко не уйду. Мне нужны были одежда, обувь, документы. Я долго из кустов присматривалась к людям, потом придумала: нужно перебраться к купающимся и украсть чьи-то вещи. Мне казалось, это будет нетрудно. Наверное, я тебе очень наивной кажусь, но ты пойми: те двое, Фомичев и Баскаков, просто с ума меня свели. Я их так ненавидела, что мне вообще все равно было, только бы от них избавиться, только бы к ним не возвращаться. Я боялась, что если еще немного останусь на той стороне, то они меня найдут и снова приволокут в лесной домик. И я решилась. Сначала все было хорошо. Я тихо-тихо спустилась к воде — и поплыла к пляжу, иногда ныряя. Я хорошо плаваю, под водой тоже могу. Но то ли я перенервничала, то ли что, но уже около пляжа у меня вдруг ногу свело. Я только вскрикнула от боли — и начала тонуть. Меня спасли Шубенбах и Вернер. А потом прилетел самолет, начался обстрел, мы кинулись бежать. В лесу я натолкнулась на раненую, умирающую Лизочку… Ну и дальше ты знаешь.