Боль, смешанная с ненавистью и необходимостью (так наркоман чувствует ежедневную потребность в наркотике) давала гремучую смесь, и я взрывалась на этих ядовитых отходах — для того, чтобы полететь к небесам и сказать себе, что мы никогда, ну совсем никогда, не будем с ним вместе.
Я не знаю, была ли в нем хоть одна черта характера, за которую следовало его любить. Только за один месяц этот грубый и жестокий человек стал моим миром. Мне было необходимо не столько видеть его, сколько о нем думать. В целом городе не было ни одной улицы, которая не напоминала бы мне о нем.
Чем больше увеличивалась цифра в его паспорте, тем больше его тянуло на молоденьких девочек. Он доказывал свою полноценность, спекулируя на пристрастии к фальшивой молодости и красоте. Все встречающиеся с ним девочки (а я видела практически всех) были лишь суррогатом, способным сохранить свою привлекательность еще несколько лет. Подобные девочки всегда мечтали выйти замуж. А, выйдя замуж, заплывали жиром и превращались в раскормленных пудовых бабищ с отвислыми грудями и жирными животами. Люди сорта моего кошмара не умеют понимать простой истины. Красоту надо искать не в теле, а в глазах. Тело стройной самочки только пару лет сохраняет свою привлекательность. Красота существует в глазах — потому, что только там горит огонек, способный украсить женскую сущность.
Огонек подгоняет вперед, не давая состариться. Женщина с огнем и в сорок лет будет в сто раз привлекательнее любой семнадцатилетней девчонки. Но мой кошмар это не понимал. Он любил сопливое сюсюканье и кривлянье. Оно его развлекало.
Я не сюсюкала и не кривлялась — и поэтому стала его пугать. Я не требовала денег, не называла ласкательными именами, не висла на шее, не рассказывала про тряпки или подруг. Не заискивала, чтобы меня повезли на концерт заезжей звезды, и не складывала по команде лапки. Он не понимал, кто я такая и с чем меня есть. Он понимал только главное — для меня он не был ни повелителем, ни Богом.
Могу привести маленький пример. Концерт заезжей знаменитости, на который билеты стоят баснословную цену. Стоило ему заикнуться о концерте любой девчонке, как он вырастал в собственных глазах. Девчонка пускала слюнявые пузыри, изумленно хлопала накрашенными ресницами и по стандартному деревенскому обряду тащила с собой фотоаппарат, чтобы запечатлеть запомнившиеся звездные кадры. При чем всю дорогу восхищалась. Значит, в глазах ее он был Бог.
Но меня пригласить он не мог. Пользуясь служебным положением, я сама ходила на все концерты, при чем со стороны кулис. Имела право плевать в заезжих звезд сколько хочу, смеяться и называть жалкой пьянью, потому, что в своем маленьком журналистском мирке тоже являлась звездой. Я знала о звездах то, что не знал никто, и это знание вызывало во мне презрение и жалость. Конечно же, я не стала бы пускать слюнявые пузыри. Но мой кошмар не знал, что на концертах работают. А потому закулисная сторона шоу-бизнеса была для него китайской грамотой. И ничего, кроме раздражения, не могло вызвать мое знание. И я сама.