— Мы подаем еду два раза в день. Завтрак с семи и до половины двенадцатого. И обеды по-семейному.
— А что такое обеды по-семейному?
— Традиционная еда жителей гор. Если бы вы жили на ферме, и на воскресном обеде присутствовал священник, то вам бы подали… — Аннемари продолжила терзать себя и Дэвида подробным описанием обеда.
— Мисс Уорт! Эй!
— Гэннон, оставьте меня в покое! И прекратите пинать меня каждый раз, когда обращаетесь ко мне!
— Я вынужден вас пинать, иначе вы меня вообще не станете слушать. Поговорите со мной. Расскажите о горах Блу-Ридж.
— Я вам уже о них рассказывала. А также о ресторане, о пламенной азалии, о горном лавре…
— И рододендроне, — напомнил Дэвид.
— Вот именно, больше не о чем рассказывать.
— О Наоми и Руби.
— Толстые такие женщины… они поварихи. В ресторане. А теперь достаточно.
— Какие у них любимые словечки?
— Дэвид! — раздосадовано воскликнула Аннемари.
— Продолжайте!
Придется уступить, подумала Аннемари, иначе он не отстанет.
— Хорошо. Однажды я захотела накрасить ногти ярко-красным лаком. Мне было лет тринадцать. Руби сказала, что нельзя. Я ответила ей, что все равно накрашу. Тогда она уперла руки в бока и заявила: “Посмотрим, чья возьмет!”
Дэвид громко рассмеялся. Его смех был так заразителен, что Аннемари не смогла удержаться и рассмеялась вслед за ним.
— А что она хотела этим сказать?
— Наверное — “Ты не будешь красить ногти!”.
— А что сказала Наоми? Нет, погодите, я знаю. Она ничего не сказала, потому что всегда молчит, но так расстроилась, что у нее началась икота, верно?
— Верно.
О Боже, подумала Аннемари. Если все будет и дальше продолжаться в том же духе, он будет знать о ее жизни не меньше, чем она сама.
— Хорошо, Гэннон. Теперь ваша очередь.
— О чем?
— О вашем детстве.
— Вряд ли вам будет это интересно. Мое детство прошло в Бронксе и было совсем не таким, как ваше.
— Все равно расскажите.
Какое-то мгновение он пристально смотрел на нее.
— Хорошо, — сказал Дэвид, все так же продолжая смотреть ей прямо в глаза. — Мой папаша сбежал от нас, когда мне было шестнадцать — бросил мою мать, трех моих братьев, двух сестер и меня. Денег у нас не оставалось. Есть было нечего, но ему на все это было наплевать. Мать не позволила мне бросить школу, и я перебивался случайными заработками. Знаете, как трудно прокормить семерых человек? Я вкалывал, как мог, но что толку? Деньги нужны были позарез. Я придумал, как их достать, но меня поймали. В семнадцать лет мне грозила тюрьма. Наш приходской священник вступился за меня, потому что знал, как обстоят дела в нашей семье. И полицейский, который мог упрятать меня за решетку, тоже об этом знал. Он припугнул меня как следует, но отпустил.