Раз гляжу, у нас на речке в бане бродяжка обосновался. Седой такой старичок, уважительный. И что-то это в котелке варит. Чего ты это, спрашиваю, дедушко, варишь? Пойдем ко мне. Я тебе лучше молока налью… За молочко, говорит, спасибо. Не откажусь… А варю я себе, говорит, одну травку такую… Что-то меня сегодня сильно ломает. Видать, продуло али к перемене погоды. Вот сварю снадобье из этой травки да напьюсь на ночь. Да погреюсь. Оно все и пройдет.
Я вижу — человек, видать, бывалый. Дай, думаю, расскажу ему о своем Денисе. Может, чем-нибудь и поможет.
Слушал он меня, слушал, а потом и говорит: «Без веры, матушка, не вылечишься. Без веры, — говорит, — никакие порошки, никакие снадобья не помогут». Потом подумал, подумал да и присоветовал: «Ты, — говорит, — завтра с утра запрягай телегу и вези его в тайгу. Тайга-то у вас ведь рядом. Найди там хорошую осину, вели своему Денису поклониться ей несколько раз земным поклоном и попросить ее:
Осина, осина!
Возьми мою трясину!
Дай мне леготу!
А потом пусть перевяжет эту осину своим кушаком. Только никому не говори. Чтобы никто, значит, не знал, куда едете. Да смотри не перепутай: осина, осина! Возьми мою трясину! Дай мне леготу! Не перепутай смотри».
Подивилась я на это, поблагодарила старичка, принесла ему кринку молока и пошла домой. Прихожу, рассказываю обо всем Денису. А он подумал, подумал да и говорит: «Нынче весной, перед пасхой, мы в Шерегеше дрова рубили, так приметил я там одну осинку. Уж больно она мне понравилась. Кругом березник был. Густой такой. А она, понимаешь, растет на таком пустырьке, на самой середине, стройная, как божья свеча. И так мне стало жалко рубить ее. Пусть, думаю, растет себе деревцо. Никому не мешает ведь. Вези меня завтра к ней. Может, она мою трясину и возьмет».
На другой день с утра управилась я по хозяйству, запрягла коня, уложила своего Дениса на телегу, и поехали мы помаленьку в Шерегеш. Приехали на устье Мохнатенького. Выпрягла я здесь своего Гнедка, посадила на него Дениса и повезла его вверх по родничку, прямо к их вырубке.
Приехали на место. Вижу — дивствительно стоит посередине осинка, молодая такая, стройная да высокая. И лист у нее, хоть и нет ветра, а все время как бы трепещет. Вроде чему-то радуется деревцо и как бы играет листьями от этой своей радости. Увидел мой Денис эту осинку, и аж слезы у него навернулись. Подошел к ней, снял шапку и спрашивает: «Узнаешь ли ты, — говорит, — меня, осинка-лесинка?» Смотрел, смотрел на нее. А потом упал перед ней на колени, кланяется ей земным поклоном и все просит ее: «Осина, осина! Возьми мою трясину! Дай мне леготу!» Просит ее, а сам все кланяется ей. Раз тридцать поклонился, совсем ослаб. В пот его бросило. Ну, думаю, начнет его сейчас опять трясти. Не извелся бы мужик. А он меня просит: «Под осину, — говорит, — под осину скорей меня клади. Это болезнь из меня выходит. Да не забудь ее моим новым кушаком опоясать, осинку-то».