— А ты чего здесь? — с беспокойством спросил он отца Ники.
— Да так… вздор! Они тебе расскажут… А я спешу. До свиданья!
Простился и ушел. А мы с Николаем Андреевичем пошли в лагерь.
— Ну, рассказывайте, что тут у вас…
— Да ничего, Николай Андреевич. Все по-старому, — сказал я совершенно искренне.
Мне хорошо и весело было, как прежде. А насмешки ребят?.. Да стоит ли о них теперь говорить? Было и было. И все это мелочь!
Но Серафим рассказал ему с возмущением. Николай Андреевич выслушал и ничего не сказал, как будто и не придал этому никакого значения. А вечером, после ужина, я заметил, что он все время чего-то кружится среди ребят. То с одним посидит на скамейке, то с другим погуляет по парку и все о чем-то разговаривает.
Не знаю, разговоры ли эти так подействовали, или появление отца Ники в лагере, то ли, как он со мной обошелся, или все это вместе, не знаю, но только насмешки сразу же кончились. Всю эту шелуху как ветром сдунуло, и все пошло попрежнему.
Впрочем, нет, не попрежнему — лучше, гораздо лучше! Наступили мирные, самые счастливые дни.
Тревоги, волнения — все это отлетело куда-то и сменилось полным спокойствием.
Все эта дни Серафим, Ника, Муся, Тошка и я ходили табуном и почти не разлучались. Нас всех охватила какая-то жажда деятельности. Мы горячо взялись за кружки и многое сделали: сдали нормы на «ворошиловского стрелка», на значок БГТО, исходили все окрестности, перечитали вслух в парке множество книг и наговорились на сто лет. Да и пора уж было взяться за ум — ведь скоро и закрытие лагеря.
Серафим переменился, повзрослел как будто, держался просто и ровно и со мной и с Никой. Он уже не чувствовал ко мне ни вражды, ни особой любви. Отношения наши были осенние — светлые, но прохладные.
Жалко мне было нашей прежней, горячей дружбы. Но я верил, что она непременно вернется и даже крепче будет, и ждал этого с нетерпением.
Оставалось всего пять дней до закрытия лагеря. И вот в этот пятый день до закрытия лагеря, часа за два до ужина, я возился с лодкой у пруда. Лодка протекала в двух местах. Я забивал пазы паклей и замазывал варом. Мне хотелось сделать как следует, а потом пригласить всю свою компанию и покататься до ужина.
Вдруг, смотрю, идет Ника — сердитая; подошла и строго так:
— Ты зачем сказал, что меня зовут Аней?
— А что ж тут такого?
— А я не хочу!.. И незачем было говорить…
— Слушай… да ведь это же вздор! И сердиться-то не за что.
— Сама знаю, что вздор… А все-таки буду, буду сердиться!
Повернулась и ушла.
Вот чудачка! Рассердилась она не на шутку, и это меня очень огорчило. Теперь уже и с лодкой незачем было возиться. Как глупо! Ссориться из-за такой чепухи!.. И сама же это отлично понимает, и все-таки… Если она так дорожит моей дружбой, ну и не надо… Могу и устраниться…