Бледный от ярости Сокол, как щенят, протащил упиравшихся скандалистов через весь зал и вышвырнул из духана, рявкнув вслед:
— Скажите на гауптвахте, по трое суток ареста! Каждому!
— И зачем вы, господин капитан, так безрассудно рискуете жизнью? — накрывая столик офицера новой скатертью и меняя прибор, шепнул участливо Гигла.
— А-а, — махнул рукой Сокол. — Моя жизнь! Кому она нужна?
— Что ты такое говоришь, капитан? — Гигла нарочно перешел на «ты», чтобы последить за реакцией офицера. «Золотопогонник», как звали солдаты Внуковского, никому не позволял переходить эту черту.
Сокол же и внимания на слова духанщика не обратил.
— Эх, Гигла, Гигла! — вздохнул он, закуривая. — Знал бы ты, каких парней на моих глазах загубили, вряд ли бы стал так печься о моей жизни! За каждого из тех погубленных можно жертвовать собой!
— Что же это за люди, капитан? — Гигла старательно расправлял края скатерти, переставлял туда-сюда прибор.
— Да садись ты, Гигла! Садись. Оставь это в покое.
— Не могу, дорогой. — Духанщик развел руками. — Сгорит все, перепреет. Сам будешь недоволен.
— Эй, Еременко!
Вестовой, поджидавший капитана у дверей, в три шага подскочил, вытянулся.
— Слушаю, ваше благородие.
— Сходи, Еременко, на кухню с хозяином. Посмотри там, что он скажет.
— Будет сделано, ваше благородие.
— Я жду тебя, Гигла.
Когда Гигла, вытирая фартуком руки, вернулся и присел рядом, он увидел в глазах капитана смертную тоску.
— Что с тобой, Сокол? Тебе плохо? На тебе лица нет.
— Нет, мне не плохо, Гигла, — ответил тот. — Но ты прав: на мне нет лица. Я его теряю, Гигла. Теряю с каждым днем. Я видел сегодня, как допрашивали вашего парня — Васо Хубаева. Вот это человек, Гигла! Его бьют, мучают, а он лица не теряет. Я был на его допросе, Гигла. Ты понимаешь? Бакрадзе кричит:
«Не сегодня, так завтра тебе конец, если будешь упорствовать!..»
А он:
«Не наживи грыжи, уездный. Я никогда не выдам своих товарищей».
«Дурак! Мы и без тебя их знаем: объявим по всем селениям, что ты их выдал…»
А он:
«Какого же черта тогда на меня силы тратить?»
Сокол помолчал, собираясь с силами, наполнил рюмки. Наполнил, но не стал пить, отодвинул.
— Между прочим, лоб у Бакрадзе был забинтован. Видно, достал его парень, хоть и был в кандалах. Когда я пришел, его уже привязывали веревками к стулу. Наверно, изрядно побушевал.
Так вот, Бакрадзе кричит: «Подумай!» — и пистолетом перед его носом машет, к виску приставляет.
«Я подумал, — говорит, — уже тогда, когда князя Амилахвари хотел придушить, как волка».
«Тебя ждет смерть! Ты понимаешь, смерть! А ты ведь молод. Ты еще не жил — и смерть».