«А разве ненависть товарищей — это не смерть?»
«Хватит! Я закрою тебе рот навсегда».
Бакрадзе опять тычет пистолет ему прямо в глаза.
«Убери пистолет, не позорь оружие. Это вы трясетесь, когда па вас глянет чужое дуло. Я не болею такой болезнью».
Он так посмотрел на Бакрадзе, что тот не выдержал, отступил и пистолет спрятал.
— Вот ты, Гигла, спрашиваешь, что это за люди, за которых не жалко жизнь отдать. Я видел таких людей в Сибири. Царь их туда сослал на каторгу. Васо Хубаев — такой же… Ничем не хуже.
— Нравишься ты мне, Иван, — проникновенно сказал Гигла. — Но поберегись, дорогой, поберегись. Такие признания погубят тебя. Мне-то что? Чего мне бояться? Я обыкновенный духанщик. Что бы пи творилось в жизни, а людям все равно надо есть, пить. Значит без таких, как я, не обойтись.
— Ты прав, прав. Только все мы одинаковые должники — каждого ждет одна смерть. Честная и славная или горькая, позорная. Трус выбирает позор, лишь бы жить, смелый идет на смерть, но живет в людской памяти.
Капитан было взялся за рюмку, придвинул тонконогий наперсток и к руке Гиглы, но опять раздумал:
— Вот же повезло гаду — такого удальца схватил!
— Это ты о Внуковском?
— О ком же еще? Я бы много дал, чтобы помочь ему бежать.
Гигла молчал, хотя слова так рвались с его языка: «Помоги же, родной, помоги!»
Сокол откинулся на спинку кресла. Оно жалобно скрипнуло под его тяжелым, сильным телом.
— Когда увели парня, Бакрадзе сказал нам с Внуковским:
«Знал бы, что жизнь его держится на волоске, не глядел бы так гордо».
«Разве мы не будем отправлять его в Тифлис?» — спросил Внуковский. Этого подлеца одно беспокоит: получит ли он обещанные пять тысяч рублей.
«Нет, — говорит уездный, — не будем. Получена депеша предать его суду военного трибунала здесь, в Гори. Дабы публичной казнью запугать восставших и отрезвить местное население».
«А как же моя награда?» — не унимается Внуковскрш.
«Не беспокойтесь, капитан, и ее разрешено выдать на месте».
«Тогда, с вашего разрешения, я устрою небольшой прием!»
Не знаю, Гигла, как я сдержался, чтобы вот этим кулаком, — Сокол сжал на столе руку так, что побелели от напряжения суставы, — не влепить этого мозгляка в стену! Не знаю! Он ведь что вознамерился, гад. Он хочет устроить последний допрос с пытками прямо на этой вечеринке. Уж и срок назначен: через три дня, в субботу. В доме у Бакрадзе. Ты будешь кормить нас своими знаменитыми шашлыками! — Сокол вдруг схватил духанщика за отвороты куртки, притянул к себе вплотную: — Христом-богом тебя прошу, Гигла. Передай Васо мой подарок! — Он сунул в руку опешившему Окропиридзе маленький, обжегший ладонь холодом вороненой стали браунинг. — Скажите, его ждет смерть. Пусть устроит на прощание фейерверк. А с собой поступит, как велит ему сердце. Тут на все хватит — семь пуль.