— Сережа, — тихо проговорила Марина, — ваше стремление к приятию России вместе со Сталиным означает переступить через Добровольчество, больше того — через могилу Добровольческой армии…
— Довольно! Могил! Довольно! — крикнул Сергей в запале, глядя, однако, не на Марину, а на своего оппонента. — Вы у Перекопа? Что же вы там и не остались? Нет, вы не знаете России!
— Я?!
— Господа!.. — вмешался Святополк-Мирский.
— Идем! — жарко шепнула Вера Болевичу.
Он взял ее за руку и быстро увлек к выходу. Табачный дым сомкнулся у них за спиной, точно театральный занавес, отделивший зрительный зал от сцены, и они очутились в прохладных, ярко освещенных кулисах — посреди ночного Парижа: самодостаточное великолепие любимчика растленной Европы.
* * *
Они бродили всю ночь, почти все время молча. Около часу ночи вдруг донеслась русская речь, из раскрытой двери вырвались широкие желтые лучи и вслед за ними, точно спасаясь от них бегством, вывалились какие-то люди, причем один из них страдальчески матерился и кричал:
— Ах, какой хам… хам…
Такого глубокого отчаяния ни Вера, ни Болевич давно не слышали в человеческом голосе — разве что в вое запертой на весь день в доме собаки.
Второй человек выбрался из помещения вслед за первым, и несколько минут они сосредоточенно и бесцельно боролись. Первый зачем-то рвал на нем ворот рубахи. Рубаха была хорошая, ворот не рвался, и человек все твердил:
— Ах, какой хам…
Внезапно, как по команде, из заведения высыпала толпа пьяного народа: какие-то разгоряченные женщины с покрасневшими спинами — желтые лучи придавали их коже странный оттенок, несколько хохочущих мужчин, на ходу дожевывающих и что-то договаривающих, а один размахивал руками, кричал: «Люблю русскую речь» — и лез ко всем без разбору целоваться…
Вера с Болевичем, скрытые тьмой, стояли на противоположной стороне улицы. Желтые лучи не достигали их, иссякая где-то на середине мостовой. Затем все вдруг исчезло, растворилось во тьме: дверь заведения закрыли, действующие лица замолчали и нехотя разбрелись.
— Что, все русские в Париже так спиваются? — тихо спросил Болевич.
Вера покачала головой, зная, что он уловит ее жест в темноте.
— Такие, как Бунин или Цветаева, — разумеется нет. Другие… — Она пожала плечами. — Непризнанные гении… Монпарнэ.
— Кто? — не понял он.
— Монпарнэ. Так французы называют завсегдатаев Монпарнаса. Они проводят в кафе дни и ночи напролет. Здесь за кофе-кремом за двадцать сантимов можно просидеть целые сутки, и никто не побеспокоит платежом. Так они и сидят, ожидая, пока не подвернется кто-нибудь, кто за них заплатит…