Проводка перегорела, когда Харри сунул ножницы в розетку, поэтому они вновь сидели при неровном свете стеариновой свечи. Лёкен откупорил бутылку «Джима Бима».
— Что морщитесь, Холе? Запах не нравится?
— Запах тут ни при чем.
— А вкус?
— И вкус отличный. Мы с Джимом старые друзья.
— Понятно, — сказал Лёкен и опрокинул в себя рюмку. — Но теперь вы с ним не дружите?
— Говорят, он плохо на меня влияет.
— С кем же вы водите компанию теперь?
Харри поднял бутылку кока-колы.
— С американским культурным империализмом.
— Что, завязали?
— Осенью пил пиво.
Лёкен усмехнулся. Ласково и уверенно, как Эрик Бю в своей телепрограмме.
— Значит, вот как. А я-то думал, отчего это Торхус выбрал именно вас.
Харри понял, что ему сделали скрытый комплимент и что Торхус обычно выбирает гораздо больших идиотов. Что выбор объясняется чем-то иным, нежели тем, что он негодный полицейский.
Харри кивнул на бутылку:
— Что, заглушает тошноту?
Лёкен вопросительно посмотрел на него:
— То есть помогает на какое-то время забыть о работе? Забыть о мальчиках, о снимках, обо всем этом дерьме?
Лёкен выпил и налил еще. Сделав глоток, он отставил стакан и откинулся на спинку стула.
— Я прошел специальную подготовку, чтобы справляться с этой работой, Харри.
Харри слабо представлял себе такую подготовку.
— Я знаю, как они рассуждают, что ими движет, что доставляет им удовольствие, каким соблазнам они поддаются. — Лёкен достал свою трубку. — Я раскусил их уже очень давно.
Харри не знал, что сказать. И поэтому промолчал.
— Говорите, завязали? А вы способны на это, Холе? Вы умеете сказать «нет»? Как в той истории с сигаретами — принять решение и твердо на нем стоять?
— Ну, в общем, да, — ответил Харри. — Проблема только в том, что решения эти оказываются не всегда хорошими.
Лёкен снова усмехнулся. А Харри вспомнил старого друга, который усмехался точно так же. Друга он похоронил в Сиднее, но тот все равно регулярно являлся к Харри по ночам.
— Тогда мы с вами похожи, — сказал Лёкен. — Я ни разу в жизни не дотронулся до ребенка. Да, я мечтал, воображал себе это, до слез, но никогда в жизни этого не сделал. Понимаете меня?
Харри сглотнул. Его охватило смятение.
— Не знаю, сколько мне было лет, когда меня впервые изнасиловал мой отчим, но кажется, не больше пяти. Я рубанул его по ляжке топором, когда мне исполнилось тринадцать. Задел артерию, он потерял сознание и чуть не погиб. Но он выжил и стал калекой. Говорил всем, что произошло несчастье, что сам себя рубанул топором, когда колол дрова. Мы были квиты.