Ориетта начинает протестовать, но я пожимаю плечами. Я так и предполагал. И поспешно говорю:
— Хорошо, я согласен подписать.
Подготовленный уже заранее текст звучит скорее как категорический и неграмотный отказ от любого вида защиты в будущем, а не разрешение прекратить расследование.
«Нижеподписавшийся категорически просит компетентные органы милиции и другие органы власти не продолжать расследование, начатое по его же просьбе, поскольку в его адрес не последовало дальнейших угроз. Необходимое наблюдение, осуществляемое по месту жительства и по месту работы нижеподписавшегося, стало тяготить нижеподписавшегося, который просит прекратить в отношении него охрану и помощь в любой форме со стороны органов милиции. В случае, если настоящая просьба не будет удовлетворена, нижеподписавшийся оставляет за собой право обратиться в суд и в Министерство иностранных дел.
Подпись и дата».
— Короче говоря, — комментирую я, — это равносильно тому, если бы я просил вас предоставить меня собственной судьбе. Махнуть на меня рукой…
Капитан разводит руками. Чуть улыбаясь, выражая свою солидарность. Но замечаю, что сразу же после этого он переводит взгляд на пакетик с колбасой, который он до того положил на верхушку стеллажа за кипу бумаг. Его-то он наверняка будет охранять всеми силами.
Подписываю заявление.
— Поверьте мне, — произносит Лысенко с явным облегчением, — у нас нет другого выхода. Если бы это зависело от меня… Но мы все подчиняемся приказам…
— Конечно, — отвечаю я, — все. И в таком случае, это я приказал перестать охранять меня. Так что, если завтра случайно мне на голову упадет…
— Таковы правила, — резко обрывает разговор капитан.
В сущности, мне следовало бы его пожалеть: если после этого анонимного письма со мной произойдет какой-нибудь «несчастный случай», то теперь он будет нести ответственность перед советскими властями и итальянским правительством. Что он мог сделать со своими тридцатью милиционерами? Однако он вызывает у меня не сожаление, а злость. Мне неприятна мысль, что через пять минут, едва я выйду из его кабинета, он даст приказ милиционерам у моего офиса и около дома прекратить охрану. Я останусь один. Ведь я сам попросил его об этом. А он, Лысенко, тем временем думает о своей колбасе.
— Благодарю вас, — говорит он, беря у меня листок с заявлением.
— А копию мне?
— Это не предусмотрено правилами.
— А вы не могли бы сделать ксерокопию?
— Уж не думаете ли вы, что у нас в отделениях милиции есть ксероксы?
Мы уходим. Я вне себя от ярости. А еще больше кипит Ориетта. Потом она мне подмигивает и лицо ее принимает хитрое выражение.