Когда вернулись в гостиницу, коммивояжёр, глядя на меня испуганными мышиными глазками, сообщил, что чувствует лёгкую тошноту. Поскольку заболели директор школы, староста, хозяйка гостиницы, служанка, начальник почты и коммивояжёр, становилось очевидно, что причиной заболевания стала та чаша с сакэ, которую пустили по кругу во время банкета в мою честь. Наверное, и полицейский должен был заболеть, но они с коммивояжёром ещё вполне могли дождаться второй партии сыворотки с Большой земли.
Постаравшись успокоить коммивояжёра, я отошёл в сторону и, убедившись, что никто не видит, сделал себе инъекцию сыворотки в руку. В этот миг вместе с болью от укола в руку я почувствовал, будто меня кольнули в сердце. Я покачал головой, стараясь отогнать эту боль. В конце концов я врач. Если я свалюсь замертво, вполне возможно, что и все больные без меня погибнут. Врач здесь только один. Если так, то разве это не совершенно естественно, что я сначала ввёл сыворотку себе? Я, как старая заезженная пластинка, упорно повторял одно и то же, пытаясь себя обмануть. Но сам я прекрасно понимал, что вся эта логика гроша ломаного не стоит. Я украдкой ввёл себе сыворотку просто потому, что хотел жить и не хотел умирать. Резон здесь был только один. Теперь я, наверное, уже не умру. Однако действительно ли уже можно считать себя в безопасности, я не знал. И с Отаки не всё было ясно, и у меня самого оставалась нерешённой серьёзная этическая проблема. Я не мог определить для себя наверняка, поддался ли я искушению и соблазну зла…
Вернувшись в комнату, где находились больные, я позвал участкового и показал ему ящичек, в котором находилось всего четыре ампулы с сывороткой.
— Я не хотел никого пугать — потому и молчал. На Центральном Камуи было всего четыре порции сыворотки.
— Значит, на одного не хватает? — спросил полицейский, переменившись в лице, и ещё раз заглянул в ящичек.
— Да, — промолвил я, отведя глаза от больных. — С Большой земли пришлют ещё, но для этих пятерых будет уже поздно.
Я зачем-то взглянул на часы. Тошнота у меня прошла. Значит, уже не умру. А какой во всём этом смысл, я и сам толком не понимал.
— Что же делать, доктор? — умоляюще спросил участковый с таким выражением лица, будто он вот-вот готов был разрыдаться.
Я опять зачем-то посмотрел на часы. В стекле мелькнуло деформированное отражение моего лица.
— Сам не знаю. Больных пятеро, а сыворотки только четыре порции. Вы уж тут сами решите, кому делать укол, а кому нет. Я такое решение на себя взять не могу.
Полицейский хотел было что-то сказать, но запнулся. Исполненным отчаяния и безнадёжности взором он обвёл больных, потом посмотрел в окно. Вокруг рёкана по-прежнему живой стеной стояли жители острова.