Впрочем, возможно, всё это лишь домыслы. Впадаем в излишнюю сентиментальность?
Когда Саваки вернулся в дом, Току всё ещё жгла в очаге книги и журналы. Он присел у очага.
— Вы и дневники хотели тоже сжечь? — спросил он Току.
— Собиралась, — ответила та.
Неторопливо прикурив, Саваки сказал:
— Дневники лучше положить в могилу. Ему там одиноко будет — ничего ведь нет вокруг…
Току молча посмотрела Саваки в глаза и с улыбкой кивнула:
— Хорошо, положим.
Саваки почувствовал некоторое облегчение. Может быть, надо было в могилу положить только то стихотворение. Он чувствовал, что и впрямь становится не в меру сентиментален. Саваки не любил это слово «сентиментальность», но сейчас, как ни странно, оно не вызывало никаких отрицательных эмоций. Он даже подумал, что не так уж плохо быть сентиментальным. То, что он сейчас испытывал, наверное, можно было сравнить с возвратом в детство. Он вспоминал своё детство, когда лепил сейчас на улице снеговика. Наверное, тогда, в детстве, природа и ему что-то говорила. Только что именно, сейчас уже не припомнить. Даже в воспоминаниях природа стала чем-то неопределённым, расплывчатым. Как в окружающей его действительности не было природы, так не было её больше и в памяти. Вот, наверное, почему он, Саваки, не мог так тосковать, как Синкити, или довести себя до самоубийства.
В тот день он принял предложение Току и остался у неё ночевать. Забравшись под одеяло на расстеленном футоне, он попросил:
— Не позволите ли мне взять на память что-нибудь из вещей, принадлежавших вашему сыну?
Току пообещала что-нибудь поискать.
Саваки не слишком хотел получить тот дневник. Может быть, шеф был бы не прочь его заиметь, но Саваки полагал, что дневнику место на кладбище, в могиле, где покоится прах юноши и его душа. Эти записи принадлежат человеку, который слышал голоса природы. Для тех же, кто не слышит голосов природы, в них нет никакого смысла.
Налетавший с моря ветер до рассвета сотрясал крышу и ставни в доме.
На следующий день Току проводила его до станции в Сяри. Ветер дул с неослабевающей силой, но метель прекратилась, и выглянуло солнце. Току правила санями. О давешней просьбе Саваки она ни словом не обмолвилась. Саваки тоже ни о чём не спрашивал, решив, что Току просто не нашла ничего подходящего.
На станции Сяри, погребённой под снегом, как и вчера, не было видно ни души. Стоя рядом с Току на обледеневшей платформе в ожидании поезда, Саваки вспомнил об игрушечной обезьянке и подумал, что эту загадку объяснить так и не удалось.
— А куда девалась та игрушечная обезьянка? — спросил он у Току.