Полетали- полетали часок и в четыре утра наконец приземлились. Всех нас, двадцать человек, заперли в маленькой комнате. «Что? Почему?» -«Еще рано, служащие приходят только в девять часов». И в девять часов пришли и начали. Поскольку у нас имелись квоты, которые нам дали в благодарность за папину работу, мы были последними, кого допрашивали. А знаете, как американские официальные лица допрашивают? «Были ли вы коммунистом?», «Убивали ли вы кого-нибудь?» Маму спросили: «Вы кого-нибудь убили?» Она ответила: «Not yet». Но они были лишены чувства юмора. Ужасное ощущение. Там и отпечатки пальцев брали, как будто вы преступник. Но нам безумно повезло, что, когда мы уезжали из Шанхая, ко мне подошел какой-то человек (как оказалось, голландский капитан), который знал папу, и говорит: «Вы дочка Феликса Бринера?» - «Да». Я на него очень похожа. Он нас опекал всю дорогу и с нами остался, мы пробыли неделю на Гавайях. Люди, которые хотели лететь дальше рейсом той же компании, через три часа вернулись, потому что их аэроплан загорелся. Представляете, какие это были самолеты? А мы сели на Pan-American и прилетели в Сан-Франциско.
Мы прожили там одиннадцать лет. Мне потребовалось лет пять, чтобы почувствовать себя в Америке своей. Тут другая психология.
- Каков был ваш круг общения?
- Поначалу у мамы была одна подружка. Она говорила: «Мы с Веркой вместе трупы резали». Речь шла о медицинском институте в Петрограде. Было много эмигрантов первой волны. Мы их навещали. Я в то время пела русские послевоенные песни: «Рано-раненько утром вышел ледоход, милого провожала я в поход» и так далее. Как раз в этой песенке есть слова «Из-под Сталинграда мне принес сосед шелком шитый, кровью крашенный кисет». И у меня спрашивали: «Как это возможно - петь про Сталинград и серп и молот? Надо все переменить». Я отвечала: «Ничего не надо менять. Только что была война. Люди ее переживали, и это отражалось в песнях». И понемногу я поняла, что все эти первые эмигрантики озабочены только одним: как бы вернуться и заполучить обратно свои имения. Мне от этого было до того тошно… Только кончилась война. Я очень переживала за Россию. Мне было настолько тошно, что я начала избегать русских.
В 1950 году я начала делать ювелирные украшения и быстро обрела популярность. (Также я подрабатывала капельдинером в оперном театре, и связи в этой сфере мне очень помогли.)
В 1956-м поехала в Нью-Йорк высматривать место, где можно было бы выставить мои вещи. Мы только что построили новый дом. Я сделала невероятные заемы, чтобы построить свой дом, а не покупать готовый. А после той поездки сказала себе: Бог с ним, с этим домом, я хочу жить в Нью-Йорке. И в 1957 году мы туда переехали.