— Читать благородная барышня научилась, — начал он в привычно резком тоне. — А ну-ка скажи мне: что написано над воротами веерной фабрики в Вене, на Нелькен-гассе 4, которая принадлежит моему другу Венцелю Керну?
— «Венцель Керн и сын», — сказала я твердым голосом.
Только не показывать страх. Этому меня научила Эрмина.
— А что написано над гостиницей «У золотого клопа»?
— «Игнац Клоц и сын».
— А на блестящем фоне над шелкопрядильной фабрикой, которую купил мой кузен Леопольд? Там что написано?
— «Владельцы: Леопольд Хюбш и сын».
— Верно! И что при этом бросается тебе в глаза?
Я молчала.
— Ты умеешь читать и писать, знаешь французский. Я пытаюсь понять, можешь ли ты еще и думать логически.
Я потупила взгляд и вздохнула. Я уже догадывалась, что за этим последует.
— Не знаешь? Итак, я тебя спрашиваю: видала ли ты где-нибудь в Вене, в Праге, в Крайне, в Ципсе, видала ли ты где-нибудь в Австро-Венгрии хоть одну вывеску с надписью: «Владельцы: Фриц Мюллер и дочь»? Видала? Да или нет?
— Нет, — коротко ответила я.
— А почему нет? Знает ли благородная барышня, почему нет? — Он посмотрел на меня поверх своей повязки, которая радостно задергалась. — Попробуй догадаться, раз ты такая умница-разумница?
Я молчала.
— Нет? Глупая гусыня! Тогда позволь сказать тебе, что такого не бывает. «Фриц Мюллер и дочь» — курам на смех! Такого нет во всем мире. «Фриц Мюллер и сын» — вот как это звучит, так, как и положено. — Он посмотрел на меня пронизывающим взглядом, встал и направился к двери. — Точно так же будет и у нас, — воскликнул он, берясь за ручку двери, — в моем доме. Фабрику получит Альбрехт. А над воротами будет написано: «Владельцы: Рюдигер Хюбш и сын»! Запомни это!
И тут вбежала Эрмина, в своем красном халате, со свечой в руке.
— Сударь! Что вы здесь делаете, ночью? Хотите испугать мою Минку? Я запрещаю вам это!
Отец опустил голову. Он стал вдруг похож на ребенка, которого поймали на воровстве.
— Сожалею, фройляйн фон Фришенбах, — пробормотал он подобострастно и сразу как-то съежился, — вынужденные обстоятельства, гм… выяснилось нечто принципиальное… Больше это не повторится. Целую ручки. Спокойной ночи. Целую ручки. — И отец исчез.
Я была совершенно потрясена. Дело не в фабрике. Производство фесок вовсе не было моим заветным желанием. Речь шла обо мне. «Притягивает к себе любовь, словно магнит?» Иллюзия. Я оказалась существом, никому не нужным, тщеславным и уродливым.
Самое ужасное — я ничего не могла изменить. Как бы я ни пела и ни играла на фортепьяно, как бы хорошо ни училась, какие бы картины ни писала и как бы выразительно ни декламировала наизусть целые театральные пьесы, все равно я никогда не стану сыном, никогда мое имя не будет красоваться на вывеске, и отец никогда не будет гордиться мною.