— Уберите свои коготки, Надь. Голубка принадлежит мне.
Он подал мне руку и повел меня как свою личную гостью к столу. И где же было мое место? На сей раз я сидела не в конце стола, куда обычно усаживают молодежь. Я царила по правую руку от Его Превосходительства, точно напротив Габора, и по левую руку от графа Шандора, который зачарованно следил за каждым моим движением, как будто видел меня впервые. Восхищенная улыбка не сходила с его уст.
— Добро пожаловать в мою csarda[7], — пробасил Зольтан фон Бороши и кивнул мне: — Сегодня празднуем, как это делают в прекрасной Венгрии. Еда, питье, песни и танцы. Будет весело. Жизнь прекрасна. Hie et nunc![8] — И он указал на зеркальную нишу, которая преобразилась до неузнаваемости.
Ее превратили в музыкальный павильон. Широкая плюшевая софа была убрана, а под балдахином из красно-бело-зеленой ткани ждали пятеро цыган в ослепительно синих, шитых золотом униформах: Мор, первая скрипка, Янош, вторая, Кароли, басист, Писта, тарогатто, и знаменитый цимбалист Матиас. Генерал кивнул, и они заиграли.
— Минка, это чардаш! В нем столько чувства! — восторженно воскликнул Его Превосходительство, я же должна была собрать всю свою волю, чтобы не отбивать такт ногой. Такой зажигательной музыки мне еще никогда не приходилось слышать. Я едва замечала, как приносили блюда, до того околдовали меня эти мелодии. Некоторые начинались сладостной истомой, потом ускорялись, становясь все быстрее, еще быстрее, еще веселее, — и все завершалось диким воплем от переполнявшей душу жизнерадостности.
Мор, первая скрипка, подошел к нам, поклонился и, встав возле принцессы Валери, заиграл ей прямо в ухо. Полились высокие, тонкие певучие звуки, а трели рождались, казалось, в горле какой-то птицы и выливались в блаженное радостное ликование. Затем он приблизился к Эрмине, а потом мне снова пришлось покраснеть, потому что музыкант подошел ко мне, и я опять оказалась в центре внимания. О, эта сладостная музыка! Да еще пылкие взгляды поклонников — Габора и Аттилы. Это была совершенно новая ситуация. Но к ней вполне можно было привыкнуть.
Генерал подхватывал начало песен своим густым глубоким басом: «Дорога среди акаций» и «Выпив вечером красного вина». Подали закуски. Я с удивлением глядела на тарелку. Грубый салями, жирный паштет, три половинки соленого огурца, прозрачные, почти белые. Я сглотнула. Это произведение венгерского повара? Исключено. Я не смогу такое съесть. Наш шеф-повар был французом. И я привыкла к легкой, изысканной пище. А с тех пор как стала носить корсет, желудок мой стал очень капризным, прямо как у тетушки Юлианы, которой становилось плохо после каждого второго кусочка. Но и без корсета я не смогла бы ничего проглотить, потому что от близости Габора у меня перехватило горло. Он пожирал меня глазами, когда думал, что никто этого не видит. Я тоже не выпускала его из поля зрения. Из-под скромно опущенных ресниц я улавливала каждое его движение, и от одного этого сладко волнующего греховного чувства я была уже сыта. А трапеза только началась. Веселой чередой нам приносили бобовый суп с салом, капустный суп с острыми красными колбасками из Дебрецена, пеперони в масле, такие острые, что обжигали желудок. А к этому всему поджаренный, сочащийся маслом хлеб с чесноком.