— Не ровесники мы с тобой случайно? Тебе сколько?
— Двадцать пять.
— Ну вот, год разницы всего. Да и во всем остальном, я чувствую, ты мне ближе других. Давай откровенно, Колычев: я тебе верю и сочувствую. Ты в прошлом кадровый командир, я — учитель. Вообще, воспитатели. Признаюсь честно — нелегко мне сейчас ориентироваться. Я вроде бы сам по себе, как сбоку припека. Что за люди, кому можно довериться, на кого положиться — понятия не имею. Сколько еще порядниковых среди них таится, а может, и похуже есть. Объясни.
Павел отстраненно молчал. Слишком коротким было их знакомство с Суркевичем и не настолько близко зашли отношения, чтобы доверяться до конца. И хотя убеждался, что не с камнем за пазухой пришел к нему ротный, и понимал его положение, раскрыться все же не захотел. Прикрылся иронией:
— Плохого советчика себе выбрал, ротный. Неважный из меня знаток душ человеческих. Порядникова тоже не считал способным на предательство. Так что могу отвечать только за себя.
— Ну это ты напрасно. Положим, в Порядникове не разобрался, ошибся — случается. Но Порядников не правило — обидное, неприятное, но исключение. Погоду-то не он определяет, — заволновавшись, возразил Суркевич. — И как быть мне, если даже ты, находясь среди них, ни о ком с уверенностью судить не берешься? Несерьезно, Колычев.
Павел и сам чувствовал шаткость и неубедительность своего довода, но упрямство пересиливало. Возможно, момент был ротным выбран для этого не совсем подходящий или другое что подспудно мешало, но не хотел он после случившегося навязывать ему своего мнения. Пусть сам к людям присматривается и самостоятельно решает, кто есть кто. Снова хоть и не прямо, но уклонился от сути разговора: разные, мол, люди в роте, в душу каждому не заглянешь.
Суркевич сник, угадав подоплеку его неподатливости.
— Не хочешь, значит, откровенно…
— Если откровенно, то как в зоопарке у нас. Всякой всячины полно: и волки и овцы есть, и лисы и шакалы, скрытые и явные — какие угодно. На то он и штрафной батальон.
Сравнение это пришло экспромтом и самого Павла удивило такой образностью. Суркевича оно тоже поразило. Почти разочаровавшись в Павле, он вновь взглянул на него с возрастающим интересом и любопытством.
— Ну, а самого себя ты, Колычев, к какому виду животных причисляешь?
Павел не нашелся что ответить. И не потому, что не хотел, а потому, что вопрос ротного на этот раз поставил его в тупик. А в самом деле, интересно, кем он тому же Суркевичу представляется или ему подобным? С прошлым более-менее благополучно: кадровый командир, или офицер, как сейчас именовать стали. А в настоящем и будущем? Преступник, убереженный от тюрьмы счастливым жребием? Командование батальона ему доверие оказало, а он и его не оправдал. Может, потому и ушел Тихарь из-под носа, что комвзвода у него был лопух?! Имеет право ротный так о нем думать? Вполне. И сам бы он на месте Суркевича засомневался: а пойдут ли за таким растяпой в атаку штрафники или поднять их за собой ему тоже не по силам окажется?