Выслушав, насупясь, его сбивчивые оправдательные объяснения, Балтус холодно произнес:
— Я вас вызвал затем, чтобы вы организовали и назавтра отправили в санбат раненым по две банки консервов, по буханке хлеба и по паре пачек махорки на брата. Отправку проконтролируете лично и о времени исполнения доложите мне.
Чередников, кажется, опешил. Попробовал было неуверенно возразить:
— Но как же, товарищ майор?.. Они же с сегодняшнего дня с довольствия сняты. Согласно положению…
Балтус, отвергнув доводы подчиненного резким, нетерпимым вскидом головы, заговорил требовательно и недовольно, досадуя, что приходится пояснять вещи, которые понятны и без того:
— Двести одиннадцать человек, товарищ майор, смерть у нас с довольствия сняла, а остальных вы списать поторопились. Донесение на них я еще не подписывал и подпишу только завтра. А что касается положений, то я не хуже вас их знаю.
— Но… — заикнулся было опять Чередников, но Балтус вновь не дал ему договорить:
— Выделите то, что я сказал, из трофейных сборов и исполняйте. Все! — и зашагал по направлению к штабу.
Глядя ему вслед с недоумением, Чередников машинально сдвинул фуражку на затылок, озадаченно потер лоб.
В еще большей степени распоряжением Балтуса был поражен Павел. Не всякий комбат на подобный шаг отважится. Да и что они ему, раненые штрафники? Другой и не вспомнил бы.
* * *
Как отвели батальон в тыл, так и не тревожили. Ходившие между солдат слухи уверяли, что можно отдыхать спокойно: на передовую пошлют не раньше, чем поступит пополнение. Попробовал Павел на эту тему с ротным потолковать, но безуспешно. Суркевич намеки без внимания оставил. Понять, конечно, понял, но ответить определенно то ли не захотел, то ли не имел права.
Вольготное, беззаботное время для штрафбатников настало. Людей в ротах мало. Выставят утром наблюдателей, наряд на кухню, восемь дневальных да тех, кто с ночных постов пришел, в блиндажах оставят — вот тебе половина состава. Остальные, чуть что, — в поле. Заладили одно и то же занятие проводить. «Сон и его охранение» называется. Залягут в ложбинке и подремывают, выставив одного-двух наблюдателей, чтобы ротный или комбат врасплох не застали.
От безделья начали шкодничать. Сначала у старшины санроты спиртовые запасы ополовинили, потом у соседей-связистов кухню обчистили. Наконец, у офицеров-артиллеристов чемоданы уперли. Без последствий такое, понятно, остаться не могло.
Лопнуло терпение у комбата. Построили батальон по тревоге. Балтус, выйдя к строю налегке, при двух орденах Красной Звезды на необмявшейся габардиновой гимнастерке, долго, выразительно молчал, по обыкновению едко, со значением усмехаясь. Так долго и выразительно, что даже тем из штрафников, у кого не было особых причин для беспокойства, и то не по себе стало.