Взяло любопытство. Был или не был лейтенант Ульянцев на фронте? Ротный при знакомстве о своем прошлом умолчал, сами спросить постеснялись, но между себя, поспорив, решили, что не был. Потому, мол, о себе и умолчал, что сказать нечего — в тылу голубчик отсиживался. Все равно что приговорили.
Следующий день у второй роты как раз был банным. Ульянцев тоже к солдатам присоединился. Припозднился, правда. Некоторые вымыться успели, когда он в моечной появился:
— Не обидитесь, орлы, если я вас потесню немножко? Не бойтесь, я щуплый, много места не займу…
— Боялась, которая давалась!
— Гы-гы-гы!..
Штрафникам приятно, что ротный их не чурается, попросту держится. Кто кусок мыла подает, кто свободную шайку протягивает.
Прислушиваясь к гомону, возникшему вокруг Ульянцева, Павел снисходительно усмехнулся, усматривая в затее ротного тайный расчет на то, чтобы вызвать у штрафников выгодное о себе представление, расположить их к себе. В то же время интересно и самому, чтобы Ульянцев раскрылся побольше, определить, таков ли он на самом деле, каким хочет казаться. «Давай, давай! — мысленно поощрял Павел ротного. — Посмотрим, что ты за птица такая».
— А лейтенант-то битый, — тронув его за локоть, проговорил Махтуров, выразительно показывая глазами на Ульянцева.
Незаметно покосившись на ротного, Павел обнаружил на теле у него несколько застарелых рубцов и шрамов, а на груди — совсем свежий, чуть затянувшийся. Несомненно, это были следы ранений.
— Где это вас так пометили, лейтенант? — Ульянцев, похоже, не только ждал этого вопроса, но и нисколько не заблуждался насчет его подоплеки. Утвердившись в своих предположениях по напряженному вниманию, с каким штрафники приготовились его слушать, он непритворно вздохнул:
— География обширная. Вот это, — он потер пальцами рубец на бедре, — память о городе Истре. Зарубка на боку — Селижарово напоминает, а на груди — Воронеж до смерти забыть не даст. Вот такая получается своеобразная рельефная карта, — с горечью заключил он свой рассказ. — А вообще-то по образованию я учитель физики, до войны был директором школы трудновоспитуемых. Теперь, думаю, смогу без особого труда преподавать и географию…
— Так вы давно на фронте?
— С июля 41-го.
— Фи-фи! — тоном недоверчивого удивления присвистнул Павел.
Дальше играть в прятки не имело смысла, и он спросил напрямую:
— Простите за нескромность, но почему в таком случае вас не повысили в звании?
Ульянцев не обиделся: начистоту так начистоту. Ответил все в том же шутливом духе:
— Фашисты, сволочи, виноваты, как бельмо я у них в глазу. Не успею появиться на виду — тут же продырявят. Ни в одной части по их милости поэтому долго не задерживался. Только начну приживаться — ив госпиталь.