Вероятно, она думала в ту пору, что этот этап ее жизни близится к завершению, что, когда мы с Бернер подрастем и мысли о разводе обретут основу, начнется другой этап, получше. У нее был шанс оставить отца после того, как он рассказал ей о своих планах насчет «Великой северной». Но она не оставила. И потому все, что могло случиться с ней, не повстречай она Бева на рождественской вечеринке (издание ее стихов, преподавание в маленьком колледже, брак с молодым профессором, рождение других, не таких, как Бернер и я, детей), — все, что могло случиться в исправленном варианте ее жизни, не случилось. Вместо этого она жила в Грейт-Фолсе, городе, о котором раньше и слыхом не слыхивала (и потому путала его с Сиу-Фолсом, Сиу-Сити, Кедар-Фолсом), общаясь лишь с нами, чувствуя себя изолированной от людей, но не желая ассимилироваться здесь и смутно, с разочарованием, представляя себе свою дальнейшую жизнь. А тем временем отец с его падкой до незатейливых плутней натурой, оптимизмом по поводу будущего и обаянием жил совсем в другом мире. Их миры казались одним и тем же, поскольку жили они вместе и у них были мы. Но одним и тем же эти миры не были. Не исключено также, что мама любила отца, поскольку он-то любил ее несомненно. И с учетом всего этого — ее умонастроения, которое вообще оптимистичным не было, возможной любви к отцу, нашего присутствия — маму, вполне вероятно, пугали мысли о разводе и об участи одинокой женщины с двумя детьми. Не такая уж и редкая история.
Какое-то время дела, которые отец вел с индейцами и «Великой северной», шли как по маслу. Впрочем, мать написала в «хронике», что в ту пору — в середине июля — она стала испытывать «физическое томление» и начала впервые за многие годы звонить, когда отец отправлялся изучать искусство продаж ранчо или присматривать за доставкой краденого мяса, своим родителям. Дед с бабушкой никакого участия в жизни нашей семьи не принимали. Мы с сестрой ни разу с ними не встречались, даром что знали в школе детей, которые виделись со своими дедушками и бабушками очень часто, путешествовали с ними, получали от них на дни рождения почтовые открытки и деньги. А наши такомские дед и бабка были недовольны своей умненькой дочерью, получившей в колледже достойную ученую степень, но вышедшей замуж за скользкого, улыбчивого экс-летчика из Алабамы, нагнавшего страху на замкнутый иммигрантский мирок Такомы. Они обидели отца, выказав ему свое недовольство, и в результате он никогда не уговаривал нас навестить их или их навестить нас, хотя, сколько я помню, таких визитов и не запрещал, — да и вряд ли они поехали бы в любое из тех мест, в которых мы жили. Техас или Миссисипи. Дейтон, штат Огайо. Они считали, что нашей матери следовало обзавестись «профессией», жить в «культурном» городе, выйти замуж за аудитора или хирурга. Чего, как сказала Бернер мама, она не сделала бы никогда — поскольку была, по ее мнению, личностью незаурядной, склонной к авантюрам. Родители же ее были людьми пессимистичными, пугливыми и негибкими, хоть и жили в Америке с 1919 года. Они не видели ничего непозволительного в том, чтобы повернуться к дочери и ее семье спиной, дать им исчезнуть в глухих закоулках страны. «Все же вам стоило бы познакомиться с дедом и бабушкой, пока они еще живы», — несколько раз говорила нам мать. Она держала в спальне вставленную в рамочку черно-белую фотографию, снятую на Ниагарском водопаде: трое похожих друг на друга низкорослых людей в очках и резиновых плащах с несчастным, недоумевающим видом позируют на сходнях маленького суденышка («Девы туманов», как я знаю теперь, поскольку и сам на нем прокатился), провозившего туристов за ниспадающим полотнищем воды. Снимок был сделан, когда родители мамы возвращались из поездки по Американскому континенту, которую они позволили себе в двадцатую годовщину их свадьбы, состоявшейся в 1938 году. Маме тогда было двенадцать лет. Войтек и Рената, вот как их звали. В Америке они обратились в Винса и Ренни. Да и Кампер — это не настоящая их фамилия. Кампински. Наша мать звалась Нивой Кампински, и такая фамилия подходила ей больше, чем Кампер или Парсонс, — последняя не подходила и вовсе. «Вот