Когда-нибудь я расскажу тебе, как добиралась сюда. Меня не убили по дороге, никто не воспользовался моим положением, и с голоду я не померла. Ехала-ехала и приехала.
Люблю,
Бернер Парсонс.
P. S. Подумала еще кое о чем. Ты можешь писать мне на этот адрес — и должен. Мне нравится, как проходит время, так что спешить тебе не обязательно.
Если увидишь меня, не узнаешь. Я проколола два уха. Брею ноги и подмышки и накоротко остригла проволочную метлу, которая росла у меня на голове, красиво получилось. Мои старушки-веснушки мне теперь даже нравятся. А еще у меня груди выросли. Мужчина, мы зовем его дядя Боб, спросил, не еврейка ли я. Я ответила — конечно. Кожа вот у меня цветет, к сожалению, сильнее прежнего. Я два раза устраивалась на работу, присматривала за детьми, можешь себе представить? Я же и сама еще помню, как была дитём. Да и ты тоже еще дитё, по-моему. Когда мы увидимся, я отдам тебе награбленные деньги, которые ты отдал мне.
Плохо, что у нас такие родители, не повезло нам с ними. Теперь наша жизнь загублена, хотя от нее осталось много чего, есть что наполнить. Иногда я скучаю по ним. Мне снился — снится — один сон. В нем я кого-то убиваю, не знаю кого, а потом совсем забываю об этом. А потом оно вылезает откуда-то — совершенное мной убийство, — и я знаю, что сделала это и что другие тоже так делают. Ужас какой-то, я же ничего такого не сделала, а оно все равно мне снится. В последнее время я просыпаюсь и мне хочется плакать и бежать куда-то. С тобой тоже так? Мы же двойняшки, я верю, что мы и чувствуем одинаково, и одинаково все видим (мир?). Надеюсь, что это правда. Я помню одно мамино стихотворение. Я его читаю пареньку из флота: «Юность моя не была ли однажды ласковой, героической, сказочной, — на золотых страницах о ней бы писать, о избыток удачи! Каким преступленьем…»[22]Дальше не помню. Прости. Оно было французское. Мама, по-моему, всегда думала, что оно про нее написано.
Еще раз люблю тебя,
Бернер Рэчел Парсонс, твоя двойняшка.