В тот день я, переделав обычные мои дела, все же успел поспать, хоть и меньше, чем рассчитывал, — из-за того, что задержался в вестибюле, разглядывая американцев, а потом еще выходил из отеля, чтобы посмотреть на их автомобиль. Да и дни стали короче, поэтому мы с Чарли выехали в поля над рекой, чтобы найти стоянку гусей и показать мальчикам-украинцам, где им следует рыть окопчики, около пяти вечера. Мальчики эти жили на ферме, приходились родней покойному мужу миссис Гединс и были, подобно ей, неулыбчивы и немногословны. Когда Чарли указывал им места для окопчиков, они в мою сторону даже не смотрели. Они вообще относились ко мне с презрением, считая, по-видимому, что я — привилегированный американский сопляк, который не снисходит до знакомства с ними. Я же полагал, что никакими привилегиями не обладаю, кроме одной и довольно странной: у меня нет ни настоящего жилья, ни имущества, и потому я могу уехать отсюда, между тем как они не могут, — во всяком случае, так они думают.
Артур Ремлингер в течение того дня на глаза мне не попался ни разу. Обычно я сталкивался с ним, когда он обходил отель. И, как я уже говорил, время от времени он ловил меня, усаживал под каким-то надуманным предлогом в «бьюик» и вез по шоссе в Свифт-Керрент или на запад, увлеченно рассуждая на излюбленные темы. В тот день ничего такого не произошло. И, несмотря на «решение», которое я, прибегнув к реверсному мышлению, принял, когда мерз за отелем (насчет того, что он не убийца и так далее), у меня не было сомнений в том, что его отсутствие объясняется присутствием американцев. Наверное, я уже понял, что применительно к американцам реверсное мышление меня подвело.
Я знал, что Чарли Квотерс увез американцев в «Оверфлоу-Хаус», — когда я спустился в вестибюль, чемоданов их там не было, как и машины на парковке. Я думал, Чарли отпустит какое-то замечание в том духе, что он-де был прав во всех его недавних рассказах. Однако он был неразговорчив, раздражителен и даже воздержался от уничижительных фразочек, какими привычно пробавлялся на мой счет, — что я ничего не понимаю; что я чересчур тщедушен; что жизнь здесь слишком трудна для меня; что не видать мне больше школы как своих ушей. То немногое, что я услышал от него в тот вечер, пока мы искали гусей, только к ним да к охоте и относилось, и все это он мне уже говорил: что гуси летят высоко, там, где им помогает ветер, но могут лететь и под ним; что они умнее уток, хотя правильнее говорить не об уме, а о хорошо развитых инстинктах; что белолобые гуси любят пшеницу, а белые не любят; что гусь может пролететь за ночь сотню миль и что на самом деле приманки не нужны — сошла бы и «толстая деревенская девка в черном платье», сверху она выглядит точь-в-точь так же. Мне показалось, что повторение этих премудростей никакого отношения ко мне не имело, что Чарли просто-напросто пытался изгнать таким образом из головы мысли, которые ему не нравились. И я подумал, что мысли эти относятся к двум американцам.