Я всегда гадал, о чем разговаривали в машине, которая пересекала центральную часть Монтаны, мать и отец, оставившие сестру и меня не так уж и далеко позади и летевшие с револьвером в сумке навстречу своей судьбе. Я всегда полагал, что разговор их был совсем не таким, какой представляется вам, — как это бывает и со многим иным. В моих (можете называть их так) фантазиях родители не спорили, не кипятились, не испытывали страха или ненависти друг к дружке. Отцу не приходилось уговаривать маму ограбить банк. (Необходимость в этом отсутствовала.) Мама не перечисляла ему причины, по которым ограбление следовало счесть ненужным. (Оно было делом уже решенным.) Отец думал о том, что деньги поправят нашу жизнь, позволят ему преуспеть, сохранить семью, а всем нам — окончательно обосноваться в Грейт-Фолсе и жить как нормальные люди. (Он это уже говорил.) Или же, придя к заключению, что он неудачник, превративший нашу жизнь черт знает во что, изнывал от желания совершить нечто из ряда вон выходящее (куда более значительное, чем продажа ранчо или автомобилей — или кража коров), нечто способное либо сделать нашу жизнь обеспеченной, либо не оставить от нее камня на камне, да так, что пути назад у нас уже не будет. Если принять во внимание переменчивость и опрометчивость отца, верным могло быть любое из двух или оба вместе. Однако ясно было, что получить он хочет больше каких-то двух тысяч долларов, которые придется отдать индейцам, — с ними он мог уладить все, и не грабя банк. Большее, что бы оно собой ни представляло, — вот чем стало для него это ограбление.
С мамой все, разумеется, было иначе. Очевидной авантюристкой она не была и умом обладала здравым. Родители мамы воспитали в ней трезвость, способность воспринимать тонкие различия и умение видеть альтернативное будущее, которое можно создать для себя даже в тридцать четыре года. Но, поскольку она согласилась сделать все это — поехать с отцом, составить более простой план, сидеть в машине и ждать, вести ее после ограбления, — поскольку она была весела и шутила с нами за ночь до этого, приходится признать, что на ограбление мама пошла если и не охотно, то, по крайней мере, сознательно, с какими-то идеями касательно того, что сразу после него жизнь ее может перемениться к лучшему.
Поразмысли мама как следует, она увидела бы свою ошибку, поняла бы, что они могли просто оставить дом и те немногие пожитки, какие в нем находились, и среди ночи уехать из города. После того как отец покинул военную службу, Грейт-Фолс перестал отличаться чем-либо от других городов. И мама, и он терпеть не могли скопидомствовать — кроме «шевроле» и пары детей у них почти ничего и не было. Мозг мамы просто-напросто не потрудился пройти вдоль избранного ею пути достаточно далеко. Потому что, потрудившись, он увидел бы пугающую неопределенность конечного результата.