Бернер удалилась, как обычно, в свою комнату, никому ничего не сказав и закрыв за собой дверь. Я слышал, как она включила радио — зазвучала негромкая музыка, — слышал шаги сестры, звяканье металлических плечиков в ее шкафу, слышал, как она разговаривает с рыбкой, что, надо полагать, позволяло Бернер чувствовать себя не такой одинокой. Я думал, что она укладывает одежду для побега. Отговорить ее я не мог, рассказать все родителям — тоже. Мы с ней всегда были такими. Двойняшки не доставляют друг другу хлопот. Впрочем, я был уверен, что сбежит она ненадолго и скоро вернется. И никто ее сильно ругать не станет.
Я посидел в моей комнате с чуть приоткрытым окном, слушая, как затихает с наступлением сумерек ветер, как дождь стучит по кровельным дранкам, глядя, как залетают в комнату его брызги. Молнии и грома не было, лишь хлесткий летний ливень. Время от времени он прекращался, и тогда я слышал, как храпит за стеной отец, как возится на кухне мама, как каркают и скачут по мокрым веткам деревьев вороны, устраиваясь поудобнее перед новым набегом дождя. Я думал о закрытии ярмарки, о том, как ливень мочит опилки, шатры, экспонаты, как рабочие разбирают аттракционы и грузят их в машины, как закрывают и увозят выставки пчел и оружия. Потом снял с полки том Всемирной энциклопедии на букву «П», почитал про пчел. В улье все было устроено идеально — упорядоченный мир, в котором пчелиную матку чтили, приносили ей жертвы. Если же этого не происходило, начинался сумбур и разлад. Как только пойду в школу, надо будет написать сочинение об улье, — хороший получится первый шаг, на меня сразу обратят внимание. Я заложил страницу карандашом, вернул том на место. Когда начнутся занятия и отец вернется к работе, а мама к учительству, мне станет полегче, поспокойнее.
Спустя какое-то время я услышал негромкий сонный голос отца, шлепки его обтянутых носками ступней по половицам. На кухне лязгали тарелки, сковородки, кастрюли. Мама говорила что-то, тоже негромко. «Рыба ищет где глубже…» — сказал отец. «…В лучшем из возможных миров…» — сказала мама. Я погадал, не заговорят ли они о деньгах за сиденьем машины, или о том, что случилось с револьвером отца, или о том, куда они ездили, или о раскрытом мамином чемодане в спальне. Я уже лежал, обдуваемый легким ночным ветерком, на кровати, изножье ее отсырело, под дверью светилась полоска коридорного света, и все эти мысли кружились в голове. Сначала родители были так близко от меня, а затем вдруг так резко отдалились, что я, боясь слететь на пол, вцепился в края матраса. Примерно так же я чувствовал себя, когда болел за несколько лет до того скарлатиной и все никак не мог проснуться до конца. Мама пришла, села рядом со мной, приложила мне к виску холодный палец. Отец стоял в проеме двери — высокий, темный. «Как он? — спросил отец. — Может, нам стоит отвезти его куда-нибудь?» «Все обойдется», — сказала мама. Я до подбородка натянул одеяло и сжался в комок.