— А ключ?
— Опять-таки не знаю.
Тут они спрашивают:
— Выходит, вы получаете шифрованные сообщения, а ключей к ним не знаете?
Я говорю:
— Совершенно верно. Это такая игра. Я попросил их присылать мне шифрованные сообщения, которые я расшифровать не могу, понимаете? Они составляют шифровки, посылают их мне, а ключей не сообщают.
Согласно одному из правил нововведенной цензуры, вмешиваться в обычную нашу переписку эти люди не могли. Поэтому они говорят:
— Хорошо, тогда попросите их, чтобы они прислали вам ключи.
Я отвечаю:
— Да не хочу я знать ключи!
А они:
— Что ж, ладно, мы их сами отыщем.
На том и договорились. Хорошо? Отлично. На следующий день я получаю от жены такое письмо: «Писать очень трудно, поскольку я чувствую, как ― ― ― ― ― ― заглядывает мне через плечо». А вместо имени стоит пятно от средства для выведения чернильных клякс.
Я иду в цензурное бюро и говорю:
— Вы же не имеете права трогать приходящие к нам письма, даже если они вам не нравятся. Просматривать можете, а изымать из них что-либо — нет.
Мне отвечают:
— Не смешите нас. По-вашему цензоры пятновыводителем пользуются? Они вырезают, что следует, ножницами.
Ладно, говорю. И отправляю жене письмо, в котором спрашиваю: «Это ты затерла в своем письме имя пятновыводителем?». Она отвечает: «Нет, пятновыводителем я не пользовалась, должно быть, это работа _____», — а имя вырезано.
Я снова пошел к майору, который отвечал за действия цензоров, пожаловался. Конечно, вся эта возня отнимала немало времени, однако я считал себя в какой-то мере представителем тех, кто там работал, и полагал, что обязан добиться полной ясности. Майор принялся объяснять мне, что цензоры прошли хорошую специальную подготовку, просто они не понимают здешних правил насчет деликатности и осторожности.
А следом он спрашивает:
— Да в чем вообще дело, вы что же, считаете, будто у меня по отношению к вам какие-то недобрые намерения?
Я отвечаю:
— Нет, намерения у вас самые добрые, просто я считаю, что вы не наделены властью, позволяющей действовать подобным образом.
Дело, видите ли, было в том, что он занимал эту должность всего дня три-четыре.
Он говорит:
— Ну, это мы еще посмотрим! — Хватается за телефонную трубку, и через пару минут выясняется, что прав был я. И больше из наших писем ни единой буквы не вырезали.
Однако оставалось немало других сложностей. Например, в один прекрасный день я получил письмо от жены с приложенной к нему запиской цензора, в которой говорилось: «Письмо содержало шифрованное сообщение без ключа к нему, мы его удалили».
А когда я приехал в Альбукерке, повидаться с женой, она спросила: