Джек, который ведет мою маму и Уильяма по ступенькам, останавливается. Он замирает, точно солдат, которому предстоит обезопасить мину. А потом медленно, очень медленно протягивает руку. Я уворачиваюсь.
— Зачем ты вообще пришел? — повторяю я уже громче.
Папа переводит взгляд на Джека, потом на маму. Слишком темно, чтобы разглядеть выражение его лица.
— Ты знаешь зачем, — наконец говорит он. — Чтобы поддержать тебя и Джека.
— Нет, ты пришел поиграть в парке.
Он неловко смеется.
— Не говори глупостей, детка. Я пришел сюда ради тебя. Ради вас обоих. И ради Изабель.
— Не смей! — кричу я. — Даже не смей упоминать ее имя!
Джек торопливо хватает меня за локоть и то ли выводит, то ли вытаскивает из Аркады.
— Идем, — говорит он и зовет через плечо: — Уильям! Иди рядом со мной.
На террасе Джек останавливается. Я понимаю, что он пытается решить, то ли присоединиться к далекой веренице крошечных огоньков, то ли развернуться и пойти домой. Минутное промедление позволяет отцу догнать нас.
— Эмилия! — Шляпа у него набекрень, он тяжело дышит после короткой пробежки. — Я не позволю разговаривать со мной в таком тоне!
Лицо у меня пунцовое от ярости, подбородок вздернут. За мгновение до взрыва я смотрю на маму. Она бежала следом за отцом, и даже в желтоватом свете сумерек мне понятно, что она чувствует. Она привыкла к этому, привыкла покоряться моему гневу. А что еще, в конце концов, она делала всю жизнь, если не подчиняла свое счастье и надежды чужим прихотям — особенно прихотям дочери? Мама уже настолько смирилась с тем, что я закачу скандал по поводу ее замысловатых отношений с этим мужчиной, что даже не спросила: а какое у меня право разрушать то, чего я, возможно, даже не понимаю?.. Мама заранее готова потерять все, чего достигла.
Я вижу и понимаю это, но уже слишком поздно.
— Ты не позволишь разговаривать с тобой в таком тоне? — рычу я.
— Да!
— А знаешь, чего я тебе не позволю? Я не позволю тебе даже приближаться к моему ребенку. Не позволю прикасаться к Уильяму и разговаривать с ним! Не хочу, чтоб он заразился какой-нибудь гадостью, которую ты подцепил от своей стриптизерши!
В сумерках видно, что папино лицо словно уходит вглубь, точно угольная шахта после скверно рассчитанного взрыва. Сначала съеживается рот, потом западают глаза. Морщинки углубляются, лицо напоминает сжатый кулак.
— Эмилия! — восклицает Джек. — Что ты говоришь?
Я поворачиваюсь к мужу:
— Знаешь, почему мои родители развелись? Потому что мой отец тратил несколько тысяч долларов в месяц на стриптизершу. Шелдон Гринлиф, президент юридической ассоциации, помешан на сексе. Кто знает, может быть, он проделывал это все время, пока был женат. Может, каждый раз, когда вывозил нас в город поиграть и побегать в парке, на самом деле искал, с кем бы переспать.