Конечно, офицеры понимали, что лозунги о «свободе, равенстве, братстве» дурманят головы нижним чинам, но, чтобы обосновать матросам лживость красивой социалистической утопии, у офицеров часто не хватало политических знаний. У самого Бруно, что греха таить, тоже не было большого политического опыта, и он совершенно не был подготовлен к роли митингового оратора.
Теперь-то Садовинский понимал: будь офицеры более сведущи в политике, обладай они большими политическими знаниями, то могли бы бороться с проникавшими в матросскую среду «агитаторами», и, возможно, после переворота они сумели бы удержать в своих руках матросов. Матросов, с которыми не раз, в войне с германцем, вместе смотрели в лицо смерти.
«Да, — соглашался с собой Бруно, — я не могу сказать, что плохо знал своих матросов. Я и многие другие офицеры, особенно на миноносцах, ежедневно работали рука об руку с матросами и хорошо знали их. Эти матросы — городские и деревенские парни из самых разных губерний огромной страны, они и есть частичка российского народа.
А, значит, мы — корабельные офицеры — куда ближе к народу, — считал для себя мичман Садовинский, — чем все остальные: политики, юристы, врачи, актеры и прочие, — не говоря уже о политиках-эмигрантах, прижившихся в Европе и многие годы отсутствовавших в стране.
Ведь это передо мной, — говорил себе Бруно, — ежегодно непрерывным потоком проходили матросы новобранцы — истинные представители народа. Я имел с ними дело всю свою офицерскую службу в течение нескольких лет, и я их ценил.
Да, я ценил и уважал толковых, сметливых, способных матросов своего корабля, а значит, я ценил и уважал в лице этих матросов свой народ.
Разве это не так? Но я не понимаю, — злился на себя Бруно, — где, когда, на каком этапе оборвалась моя связь с матросами, уменьшилось мое влияние на подчиненных, и когда началось на них влияние агитации социалистов-революционеров?»
Угнетала Садовинского и мысль о том, что не являлась ли роковой для всех событий, произошедших на флоте в феврале 1917 года, та нерешительность, с которой командование флота использовало в войне крупные линейные корабли. Мичман помнил, сколько об этом говорилось в среде флотских офицеров после смещения командующего флотом вице-адмирала Канина. Собственно, нерешительность командующего флотом в боевом применении крупных линейных кораблей против кайзеровского флота и послужила, в конечном итоге, причиной его отставки.
Именно отказ от перевода линейных кораблей на театр боевых действий привел к тому, что линкоры, оставаясь в тыловом Гельсингфорсе, подверглись интенсивной агитации по разложению команд различными революционными (только ли революционными?) подпольными организациями.