В двадцать четыре года Михаил Таль добился того, о чем многие выдающиеся шахматные умы тщетно мечтают всю жизнь. Он завоевал популярность, какой, быть может, не имел ни один мастер за всю историю шахмат. Тысячные толпы стояли в дни матча у входа в Театр имени Пушкина. Тысячные толпы пришли на вокзал в Риге встречать Таля, а наиболее фанатичные болельщики вынесли его из поезда на руках и пронесли на привокзальную площадь, где состоялся митинг. Еще во время турнира претендентов к Талю бросился однажды в Загребе какой-то человек и, схватив в объятия, воскликнул: «Ты — гений!» И этот человек вовсе не был похож на маньяка. Даже много повидавший на своем веку шахматный ветеран экс-чемпион мира Макс Эйве неоднократно подчеркивал, что считает Таля гениальным шахматистом.
Популярность Таля объяснялась, конечно, не столько его спортивными успехами, сколько необычайно импонирующим стилем игры, безудержной отвагой и тем, что, как ни покажется это странным, в облике Таля, в характере некоторых его побед было действительно что-то демоническое, загадочное.
Когда Таль, обдумывая комбинацию, впивался в доску, время от времени обжигая соперника пронзительным взглядом бездонно-черных глаз, многим становилось не по себе. Были шахматисты, которые совершенно серьезно рассказывали, что, играя с Талем, они чувствовали, как «что-то» заставляет их иногда делать не лучшие, а худшие ходы. Разумеется, это было самовнушение, не более как попытка объяснить, почему лучшая позиция в партии с Талем превратилась в худшую, но широкая публика доверчиво воспринимала разговоры о гипнозе.
Во многих людях живет, наверное, наивная, но неистребимая вера в то, что существует на свете если не сверхъестественная, то, по крайней мере, необъяснимая сила. Парадоксально, но, несмотря на скептицизм многих авторитетов, нам хочется верить, что существует телепатия, что есть индивидуумы, обладающие способностью видеть сквозь стену, и т. д. и т. п.
Таль позволил в шахматах поверить в сказку. Его победы в партиях, где соперники имели материальный перевес — нередко в виде целой фигуры, — ободряли слабых духом, служили своего рода психотерапией. Если прежде, оставшись без фигуры, а то и всего без пешки, шахматист, не веря в успех, терял способность к активному сопротивлению, то теперь, вдохновленный примером Таля, он боролся изо всех сил и нередко спасал партию.
Бунтарский дух Таля позволил многим преодолеть рабски почтительное отношение к своду шахматных законов. «Дикарская кровь», которую влил Таль в шахматы, позволила не только любителям, но даже Мастерам и гроссмейстерам ощутить творческую раскованность, освободиться от некоторых представлений, навязанных рутиной, стереотипным мышлением.