И если бы не ее невинные, большие, как у совы, карие глаза, она могла бы выглядеть даже устрашающе.
— Ты смотришься… обалденно. Просто фантастика. Они все умрут, как только тебя увидят.
— Надеюсь на это, — вздыхает Фи, допивая стакан розового грейпфрутового сока. — Я так волнуюсь, жуть, просто усраться можно.
Она тут же переключается в режим «быстрая перемотка вперед»: ставит свою тарелку и стакан в мойку, хватает плащ, последний раз проверяет свое отражение в зеркале, обнимает меня на прощание и вылетает из квартиры. На все это ей потребовалось ровно тридцать секунд.
Оставшись одна, я нарочито медленно начинаю представлять себе это огромное временное пространство, протянувшееся от данной секунды до конца дня. Как им умеют распоряжаться одинокие люди? Зачем им столько свободы? Вот и у меня так внезапно времени стало в избытке.
Перво-наперво я действительно привожу квартиру в порядок. Сама не знаю, как это все получилось, но за последние сорок часов квартира минималистки Фионы превратилась в сцену с декорациями для какой-то абсурдистской пьесы. Но, несмотря на беспорядок, я учитываю и то, что квартирка у Фи крохотная, а потому очень скоро все здесь снова начинает блестеть и сверкать, дыша чистотой и свежестью.
Следующий пункт моей программы — поход по магазинам. Я настраиваю себя так, будто делаю это на благо Фионы. Мне неловко питаться ее продуктами. На самом же деле мне нужна нормальная еда. Я не кролик, и то, что можно употребить внутрь из запасов Фионы (шоколадки на сахарозаменителях, кресс-салат, который варится в пакетиках на пару, сухарики из муки, смолотой из нескольких сортов зерна, и сырая морковка) — все это меня совершенно не удовлетворяет.
Я выхожу из дома и вступаю в серое утро Ист-Энда. Мне нужно в подземку, на ветку Уайтчапел, чтобы попасть в Сейнсбери. Когда я нахожусь на полпути к цели, ко мне вдруг пристает старушка с прической, похожей на облако сахарной ваты. Похоже, она потеряла счет времени еще тогда, когда Британия только перешла на метрическую систему.
— Мой попугайчик прихворнул, — грустно сообщает она мне.
— Простите, что вы сказали? — переспрашиваю я, хотя прекрасно слышу все то, что она мне говорит. — Да, это, должно быть, ужасно. — Я сочувственно киваю, принимая скорбный вид.
Она хватает меня за руку и смотрит затуманенными катарактой глазами так, будто я — ее последняя надежда, единственный человек на всем белом свете, который может помочь ей спасти несчастного попугайчика.
— Вы поможете мне? — вопрошает она, и я вижу, как ее глаза набухают слезами. — Прошу вас, девушка, помогите мне! — Ее хватка становится все более настойчивой.