— Но, Шерри, вспомни! Мы ведь всегда воображали себе что-то в этом роде. С самого начала. Еще до того как мы поженились, мы только об этом и говорили…
— Тогда все было по-другому, — сказала я. — Тогда были вместе. А теперь ты один.
Джон рассмеялся — сначала издал короткий смешок, а затем расхохотался. Он смеялся так, будто до этого долго сдерживался. Будто, годами играя в комедии, не позволял себе даже хихикнуть и вот наконец вырвался на свободу — представление закончилось. От всего сердца, подумала я. Он смеялся от всего сердца — иначе не скажешь. Смех заставил его уронить вниз руку с зажатым в ней магнитофоном и облокотиться о стену. Успокоившись, он примирительно сказал:
— Ладно, Шерри, не хочешь — не надо. Я не понял. Просто мне казалось, что идея с магнитофоном довольно забавна… — Он пожал плечами, в глазах поблескивали слезинки от смеха. — Я просто не понял. Очевидно, ты участвуешь во всем этом против воли. Ты меня почти одурачила.
Передо мной снова всплыла далекая картина: мать смотрит на моего брата. Она так никогда и не решилась. Не стерла с его губ улыбку пощечиной. Только грозилась. Он отлично это понимал. Он видел ее насквозь.
— Ладно, Джон, — сдалась я. — Делай с этим магнитофоном все что хочешь. Я в душ.
— Вот и славно, Шерри, — произнес Джон мне в спину. — Ты ведь не передумала привести его сюда?
Со вторника на среду я против обыкновения не осталась ночевать в городе, потому что накануне до утра пролежала без сна, так и не сомкнув глаз. После ссоры из-за магнитофона я всю ночь прислушивалась к звукам, доносившимся из кромешной темноты снаружи.
Тявканье койота.
Ответный лай спаниеля Хенслинов.
Машина, на слишком большой скорости пересекающая перекресток.
Шум легкого ветерка, шорох листьев, весенний концерт квакшей в грязном пруду Хенслинов.
Как они поглощены собой!
И вся эта суета из-за секса, разве нет?
Интересно, они хоть представляют, как коротка их жизнь? Как мелок и грязен пруд, в котором они родились? Отнюдь не единственный в мире пруд, один из миллиона, и далеко не самый лучший…
Я воображала себе, как они сидят в пруду. Квакают. Плавают. Трахаются. Я где-то читала, что во время брачного сезона самцы лягушек с радостью спариваются с комками грязи, если те по форме напоминают самок.
Они готовы трахать грязь. Трахают других самцов. Возможно, трахают больных, старых и даже мертвых лягушек. Это просто инстинкт, ни на что в особенности не направленный. Ничего личного. Ничего, что имело бы значение. Я прокручивала в уме все эти картины — суетливый угар группового спаривания в пруду Хенслинов, — и вдруг на берегу в темноте возникла Сью. На лице у нее застыло выражение, говорившее: «Я просто хотела немного оживить твою жизнь».