Вспомнив, как странно вел себя новый вагрант в присутствии других, я решил выполнить приказ отца и несколько дней держался в стороне от их дома. Дважды я видел человека, назвавшегося Озимандиасом, он разговаривал сам с собой на улице и кривлялся, и я прятался от него. Но на третий день я пошел в школу. Не задами, вдоль берега реки, а по улице, мимо церкви и мимо дома вагрантов. Там никого не было, но когда в середине дня я возвращался, то увидел идущего навстречу Озимандиаса. Я ускорил шаг, и мы сошлись на перекрестке.
Он сказал:
— Здравствуй, Уилл! Я не видел тебя много дней. Что у вас случилось, мальчик? Чума? Или простуда?
Он заинтересовал, даже зачаровал меня, и я понимал, что пришел сюда не случайно, а в надежде увидеться с ним. Я сознавал это, но в то же время понимал: мне следует держаться от него подальше. Поблизости никого не было, но другие дети, возвращающиеся из школы, могли увидеть нас, да и на другой стороне улицы стояли знавшие меня люди.
— Я был занят эти дни, — сказал я и приготовился уходить.
Он взял меня за руку.
— Что случилось, Уилл? Тот, у кого нет друзей, может ходить куда угодно и уделить несколько минут для разговора.
— Я должен идти, — сказал я. — Меня ждет обед.
Я отвернулся. После недолгой паузы он убрал руку.
— Тогда иди, Уилл. Хоть не одним хлебом жив человек, но хлеб ему тоже нужен.
Тон у него был веселый, но в нем слышалось еще что–то. Разочарование? Я пошел, но, пройдя несколько шагов, оглянулся. Он смотрел мне вслед.
Я сказал, негромко и запинаясь:
— Вы выходите в поля?
— Когда светит солнце.
— Дальше по дороге, где мы впервые встретились, есть старые развалины, справа; там у меня убежище, вдали, около кустов. Вход через обвалившуюся арку. Там увидите красный камень, похожий на стул.
Он мягко сказал:
— Я слышу, Уилл. Ты проводишь там много времени?
— Обычно иду туда после школы.
Он кивнул:
— Так и делай.
Внезапно взгляд его устремился к небу, он поднял руки над головой и закричал:
— И в тот год пришел пророк Джим, а с ним войско ангелов на белых лошадях; они подняли облачную пыль, а искры от их копыт подожгли хлеб в полях и зло в человеческих сердцах. Так говорит Озимандиас… Селах! Селах! Селах!
Показались другие дети. Я оставил его и заторопился домой. Я слышал его крик, пока не миновал церковь.
Я шел мимо школы к убежищу со смешанными чувствами ожидания и тревоги. Отец сказал, что надеется больше не услышать о том, что я общаюсь с вагрантами, и прямо запретил мне ходить в их дом. Я исполнил вторую часть его требований и предпринял меры, чтобы выполнить первую. Но у меня не было сомнений, что мое теперешнее поведение он воспримет как открытое неповиновение. И ради чего? Ради разговора с человеком, чьи слова представляли собой странную смесь смысла и бессмыслицы, причем бессмыслица явно преобладала. Не стоило.