Прошлый опыт научил Рамиза удовлетворяться чужим удовольствием, но это всегда было прелюдией к получению его собственного. Сейчас же, глядя на распростертую перед ним Силию, на ее раскрасневшееся лицо, припухшие от его прикосновений соски и губы, он испытывал новое, доселе неведомое удовлетворение. Это он. Он сумел дать ей это. В пах приливала кровь, раздувая и без того твердое естество, хотя Рамиз никак не собирался его использовать. Он испытывал желание, но в нем не нуждался. Ему хватало осознания того, что он стал ее первым — пусть не первым, кто овладел ею, но первым, кто доставил ей наслаждение. Он дал ей то, что никто больше не смог бы дать. Она никогда его не забудет.
Как и он не забудет ту картину, что была сейчас перед ним. Не желая более испытывать на прочность свое самообладание, Рамиз поднялся на ноги, накрыл Силию шелковой простыней и прошептал:
— А теперь спи…
Силия медленно раскрыла глаза. Как будто ничего и не было. Не будь рассыпанных по полу подушек, смятых простыней и покалывания во всем теле, Силия могла бы убедить себя, что это все ей просто приснилось.
— Рамиз, я…
— О будущем мы поговорим завтра. А теперь отдыхай, — ответил Рамиз и ушел.
Утром Силия проснулась растерянной и обеспокоенной. И в полном ужасе от собственного поведения. То, что она испытала прошлой ночью, во всех смыслах ее шокировало. Она не представляла, что можно чувствовать такие сильные и безудержные эмоции. Ведь именно они стали причиной всего случившегося, верно? Но она всегда думала, что это — прерогатива куртизанок. Тетушка София ведь говорила: «Женщины терпят, мужчины наслаждаются». Но прошлой ночью… прошлой ночью… Силия вспыхнула при воспоминании о своей несдержанности. И чем дальше она вспоминала, тем сильнее холод охватывал ее.
Пора остановиться! Она села на постели и закрыла лицо руками. Зажмурилась, пыталась избавиться от возникшего перед глазами Рамиза. Он казался настоящим чувственным богом в своем алом одеянии. Разумеется, оно было алым. Цвет греха и позора. То, что он сделал… нет! Она сама этого хотела, поощряла его. Она ему позволила. Пальчики ее ног невольно поджались, зарывшись в мягкие шелковые простыни. Она хочет его. Когда он вчера уходил, она уже снова его хотела.
Должно быть, ее здешняя жизнь так на нее повлияла. Ведь гарем — прекрасная ода плотскому наслаждению. Все эти ванны и натирания маслами — как теперь их принимать, если разум переполняют непристойные образы? Это нечестивое место. То, что случилось за запертыми дверями, за шелками и бархатом сего святилища… это было временное помрачение. Во всем виновата треклятая «Тысяча и одна ночь», распалившая ее воображение. Она оказалась во власти своей фантазии и вела себя совершенно непристойно, словно какая-то куртизанка. Но это не означало, что она действительно в нее превратилась. Она по-прежнему оставалась Силией.