— Это письмо стало главной подвижкой в нашем деле с картелями за последние десять лет, — сказал Малнефоли, Благородный Гива. — Ты отказываешься это признавать.
Мудрость Сат подалась вперед в своем кресле.
— Следи за тоном.
Он резко взглянул на женщину, которая, казалось, не имела возраста.
— Что ты сказала?
Она оперлась ладонями на столешницу, выточенную из дерева, древнего, как сама память. Оно, как и все прочее в Твердыне Чазма, хранилось и оберегалось — действующий мемориал созданию, которое когда-то вдохнуло в них жизнь. Даже их мантии, сшитые из черной тяжелой ткани с оторочкой цветов каждого клана, насчитывали уже не одну сотню лет. Копии копий копий таких мантий носил первый Совет Пяти кланов, когда Сат, Тигони, Пендрей, Гарнис и Индранан сомкнули ряды своих войск и заключили перемирие, которое тысячелетиями хранило мощь Королей Дракона.
Только Сат была известна подлинная история их народа. Они хранили секреты, которые не следовало хранить, и владели силами, которые им не принадлежали.
— Ты слышал меня, Малнефоли, — Мудрость Сат сузила глаза. — Ты ничего не добьешься, пытаясь силой заставить нас подчиняться.
Во имя гармонии и, что куда более важно, чтобы сдержать свой взрывной нрав, Малнефоли не бросил ей вызов за открытое оскорбление. Только его семья все еще называла его по имени. Для всех остальных он был Благородным Гивой — единственным членом Совета, кому дозволена мантия цвета бесконечной тьмы. Без кланового цвета. Вступая в должность, сенаторы отказывались от кланового родства, чтобы подчеркнуть беспристрастность суждений. Из каждого клана выбиралось двое. Старших женщин именовали Мудростью, за их прозорливость и материнское терпение, а молодых порывистых мужчин — Юностью, за боевой дух и стремление к борьбе.
Сдерживающие и уравновешивающие силы, с Гивой в качестве главной оси.
Мудрость Сат была главным и самым опасным его оппонентом. Она была Вором.
Нет.
Она была Сат. И то, что она бросила ему вызов в самом начале одного из двух ежегодных собраний, было плохим знаком. Но Гиве не пристало опускаться до употребления имен, а с тем, что он планировал, собрание грозило перейти в сплошную свару.
За стенами их убежища, скрытого высоко в горах Тибета, бесновался шторм, который, казалось, стремился пробудить самого Дракона от его вечного сна. Снег вился за выплавленными в глубинных огнях Чазма стенами из стекла. Неразрушимого. Мерцающего золотом. Лишь неведомые особенности этого стекла отделяли их от ярости гималайской метели.