— Долго это протянется?
— Они говорят, минут двадцать. Сначала туземные пляски с барабанами, следом еще пара номеров, включая пение. Думаю, все займет не меньше часа. Потом вы вернетесь в банкетную, ужинать. А потом, если на то будет милость Господня, отправитесь по домам.
— Уговорить их изменить программу ты никак не можешь?
— Ни единого шанса. Все расписано наверху.
— Ты имеешь в виду Нгомбвану, Фред?
— Именно. Двое парней из «Видов» и «Декора» слетали туда с планами и фотографиями этого логова, Президент долго их разглядывал, а после дал волю фантазии и разродился праздничной программой. Он даже прислал сюда одного из своих прихвостней с заданием присматривать, чтобы тут все соблюли до тонкости. Сколько я понял, достаточно изменить хоть одну мелочь и послу придется распрощаться с его работой. А вот как тебе другое понравится? — в обычно бесцветном голосе Гибсона возникла жалостная нота. — Посол строго-настрого велел нам держаться подальше от этого чертова шатра. Приказ Президента и никаких тебе разговоров!
— Миляга Громобой!
— Выставляет нас идиотами. Сначала я разрабатываю меры безопасности, а потом мне говорят, что Президент их не потерпит. Если б меня хоть кто-нибудь слушал, я бы тут все переиначил. И шатер, и все остальное.
— А если пойдет дождь?
— Тогда вся шайка-лейка переберется в дом.
— Значит, нам остается молиться, чтобы ночь выдалась дождливая.
— Повтори еще раз, приятно послушать.
— Давай пройдемся по дому.
Они обошли торжественные просторы верхнего этажа, причем нгомбванский копьеносец держался от них сколь возможно дальше, но из виду не упускал. Пару раз Аллейн на пробу обращался к нему с замечаниями, но человек этот, видимо, плохо понимал по-английски, если вообще понимал. Повадки у него были самые величавые, но лицо решительно ничего не выражало.
Гибсон еще раз повторил план действий на завтра, и Аллейн не смог найти в нем ни одного изъяна. Специальная служба стоит в полиции особняком. В ней не принято особенно распространяться о своих действиях, и за исключением тех случаев, когда эти действия перекрываются с действиями других подразделений, никто никаких вопросов не задает. Впрочем, и отношения, давным-давно сложившиеся между Аллейном и Гибсоном, и необычность создавшейся ситуации были таковы, что оба отошли от этих аскетических правил. Они вернулись к своим машинам, раскурили каждый свою трубку, и Гибсон принялся рассказывать о подрывных элементах из недавно получивших независимость стран, которые обосновались в Лондоне и, как он выразился, «жить без насилия не могут».