— Как бы там ни было, — сказал Громобой, — преступление совершено в пределах посольства, то есть на территории нашей страны, так что английское правосудие на него не распространяется.
— Нет. В данном случае, что бы мы ни обнаружили, наши находки будут представлять лишь отвлеченный интерес. Его просто вышлют.
— А тот человек, который стрелял в женской уборной из немецкого оружия? Ты говорил, что он тоже черный.
— Это миссис Кокбурн-Монфор так говорила.
— Глупая женщина.
— Я бы сказал в терпимых пределах.
— Ее мужу следовало бы временами поколачивать ее и не выпускать из дому, — произнес Громобой и разразился раскатистым смехом.
— Скажи, если я начну сейчас расспрашивать тебя о после, ты не очень расстроишься? Он тебе нравился? Был близким тебе человеком? Такие примерно вопросы.
Громобой провел по губам огромной ладонью, издал грудной, рокочущий звук и присел.
— Мне трудно на них ответить, — сказал он, наконец. — Что он был за человек? Как мы когда-то выражались — хлопотун. По вашим английским понятиям он поднялся наверх из низов. Из крестьянского класса. Одно время доставлял мне немало забот. Воображал, будто ему удастся совершить государственный переворот. Все это было довольно смешно. У него имелись определенные административные способности, но никакого умения властвовать. Вот такой от был человек.
Оставив без внимания этот пример нгомбванского снобизма, Аллейн заметил, что способностями посол, видимо, обладал немалыми, раз сумел достичь столь высокого положения. Громобой уступчиво махнул рукой и заявил, что его продвижению способствовали общие тенденции развития страны.
— Враги у него были?
— Рори, дорогой мой, в зарождающейся нации, такой как наша, у каждого, кто состоит при власти, имеются враги. Впрочем, никого определенного я назвать не могу.
— Его очень беспокоила твоя безопасность во время визита, — сказал Аллейн, на что Громобой прореагировал не совсем понятно:
— Да? Ты так считаешь?
— Да. Он звонил мне и Гибсону в среднем по два раза на дню.
— Вот тоска-то, — в лучшей школьной манере произнес Громобой.
— Особенно его волновал концерт в саду и гаснущий свет. Как, собственно, и нас.
— Он вечно суетился по пустякам, — сказал Громобой.
— Однако, черт побери, у него, как теперь выяснилось, были на то основания.
Громобой поджал крупные губы так, что они стали походить на две тутовых ягоды, и приподнял брови.
— Да, пожалуй.
— Как-никак, его убили.
— Тоже верно, — признал Громобой.
Никто не сравнится с негром в умении придать себе скучающий вид. Веки Громобоя почти сомкнулись, оставив приметными лишь две узеньких прорези, в которых сквозили белки глаз, губы обвисли, голова склонилась на грудь. Казалось, все тело его поникло. По всему было видно, что Громобой томится, и Аллейн, помнивший эту его манеру по прежним годам, сказал: