Он указал на правую кисть скелета, в которой был зажат железный гвоздь.
— Думаю, если сравнить кончик гвоздя с отметками на стене, то выяснится, что слова были накарябаны с его помощью.
Кэндис присела рядом с ним и посмотрела на гвоздь, все еще стиснутый между фалангами пальцев скелета.
— Должно быть, она оставила эти надписи перед смертью. Наверное, знала, что не будет похоронена в обычной могиле. Возможно, остальные жители умерли так же и были замурованы в своих домах. Она не хотела, чтобы ее имя забыли.
Но Гленн размышлял в другом направлении. Он подошел к части стены, в которой когда-то было окно, и посветил на нее фонариком. Потом подобрал с пола разбитую чашу и повертел в руках. Наконец сказал:
— Эти горшки и кувшины не просто символы былой жизни, они были наполнены зерном и вином. Теперь в них лишь осадок и пыль, значит, кто-то выпил вино и съел зерно.
— Люди, которые хоронили ее, — предположил Ян. — Так часто случалось. Еду, предназначавшуюся для умерших, съедали могильщики.
— Тогда зачем лампы?
— Символы, как я и говорил.
— Похоже, что их жгли. И достаточно долгое время.
— Что в этом необычного? — спросила Кэндис. — Мы уже установили, что это место было ее домом, до того как стало гробницей. Есфирь пользовалась этими предметами при жизни.
Гленн направил фонарик на замурованное окно, осветив то, что они не заметили ранее: сажу на кирпичах.
— Окно служило вытяжкой для огня, это можно понять по почерневшим следам, идущим вверх от очага. Видите закопченные кирпичи?
— То есть Есфирь была еще жива, когда замуровывали ее дом? — Кэндис посмотрела на горшки и кувшины, и внезапно они приобрели новое, зловещее значение. — Но зачем хоронить кого-то заживо и оставлять ему еду?
Гленн нахмурился.
— Может, это было наказанием.
— Или жертвоприношением? — пробормотала Кэндис. Она встала на одно колено и кисточкой из верблюжьей шерсти аккуратно смахнула пыль с предметов, лежавших на полу. Тусклый солнечный свет выхватил то, что было скрыто от него на протяжении многих веков: кисти, клинышки, чернильницы. — Может она была здесь оставлена, чтобы что-то написать?
— Но это бессмыслица, — ответил Ян. — Если кто-то пытался заставить ее писать, то зачем же замуровывать? Так они никогда не смогли бы получить таблички.
— Возможно, ее заперли здесь не для того, чтобы заставить писать, — предположил Гленн, — а чтобы она, наоборот, перестала. Может быть, Есфирь писала нечто запретное, и в этом состояло ее наказание: быть замурованной за запретные письмена.
Все трое замолчали. Если Есфирь действительно была похоронена заживо, то какое преступление она совершила? Что такое она могла написать, что повлекло за собой настолько жестокое наказание? И почему таблички были написаны секретным шифром?