— Что случилось? — спросил Альгис, догнав ее.
— Раньше за Вайчюлисову спину прятался, а теперь — за отцову? — торопливо говорила она. — А потом за мою спрячешься.
— О чем ты? Я ничего не знаю.
— Не знаешь, а кто послал отца сватом?
— Куда послал?
— К нам.
— Не ври.
— А ты — не дури.
— Погоди, зачем он приходил?
— Меня торговал, словно корову.
— Бируте!..
— Поклянись!
— Свихнулся старик.
— Ты не знаешь? Ты правда ничего не знаешь?.. Слово?
— Нет!
Она обернулась, обняла его и, повиснув на шее, громко поцеловала. Бируте казалось, что после той страшной вечеринки в школе никто не посмотрит на нее. Она считала, что и отец Альгиса выбрал ее только потому, что она не такая, как все, что она стриженая, опозоренная, что она не будет набивать себе цену и посчитает его предложение за великую честь… И когда она все обдумала, Альгирдас стал для нее таким милым и таким хорошим, что она не удержалась, чмокнула его еще раз и пустилась бегом к дому. Только у калитки обернулась и немножко удивилась, что он не гонится, что его нет рядом. Он все еще стоял посреди большака, как придорожная часовенка, а рядом чернел огромный, расщепленный молнией дуб.
Потом все пошло само по себе. Когда под осень ксендз огласил их фамилии и они отправились домой, взявшись за руки, Бируте была счастлива. Она шла и оглядывалась, она хотела, чтобы все видели ее вот такой, веселой и беззаботной, особенно те, которые стояли в школе понурив головы и не осмеливались посмотреть ей в глаза. Ей даже хотелось встретить хоть одного из тех вооруженных бандитов, которые издевались над ее девичьей гордостью и красотой, ибо тайком надеялась, что подлец лопнет от зависти… Она обрадовалась, встретив подростков, которые, увидев рядом Альгиса, не посмели обзываться и петь частушку, сочиненную братьями Навикаса:
Девку стригли,
Девку брили,
Черти в гости
К ней ходили!..
Они ходили так до позднего вечера, пока не устали. Потом присели на огромные бревна отдохнуть. Он осторожно прижимал ее к себе, рассказывал всякую веселую ерунду и наконец заставил себя произнести:
— Знаешь, я все еще не смею сказать тебе, как папа маме: спокойной ночи.
— А ты не говори.
— Я и не говорю, только смех разбирает: ложатся в одну постель и говорят: спокойной ночи, отец… спокойной ночи, мать…
Он сказал это невзначай, но Бируте будто кипятком ошпарили. Она встала, но убежать не посмела. Потом через силу фыркнула и сказала:
— Спокойной ночи, отец.
— Доброе утро, мать, — Альгис тоже встал и наконец по-мужски обнял ее.
Бируте крепко прижалась к нему и, не зная, куда девать руки, взялась за лацканы его пиджака, уткнулась лицом в плечо. Альгис целовал ее волосы и медленно покачивал из стороны в сторону. И пока они так стояли, таял леденящий душу страх, исчезало навязанное ей злыми людьми пренебрежение к себе, к своей девичьей красоте. Чего она раньше избегала и боялась как огня, теперь казалось ей необходимым и неизбежным. Она даже страстно хотела, чтобы он был еще смелее, еще сильнее прижал ее, чтобы ласкал, чтобы унес на руках…