— Что ты делаешь? — услышав постукивание кельмы о кирпичи, крикнул гость.
— Тайник чиню.
— А зачем?
— Чтобы не развалился.
— Открой дверь!
— Успеется! — Он стал еще яростнее класть кирпичи.
— Стасис, чертов сын, не дури, я буду стрелять!
— Стреляй! — На всякий случай он отодвинулся в сторону, и в это время из погреба прозвучала автоматная очередь. — Ну, еще! Ведь ты привычный — по Гавенасам, по безоружным… Чего не стреляешь?
Пленник принялся прикладом колотить по двери. Устав, начал умолять, потом плакать, а Стасис, стиснув зубы, все клал да клал кирпичи. Покончив с этим, стал валить землю: возил на тачке и валил, возил и валил, пока не сровнял края насыпи. Потом утрамбовал, нарубил дерна, покрыл им засыпанное место, укрепил колышками, чтобы не сползло, и полил все водой. Он был так занят работой, что не заметил, как мать остановилась в сенях и, наблюдая за его стараниями, тихо перекрестилась.
На другой день в деревне объявился Милюкас и стал перетряхивать всех подряд. Стасис угадал его намерения и только усмехался в душе, но вдруг о чем-то вспомнил и прибежал домой.
Труба! Труба есть, а двери нет!.. Он вытащил подгнившую, сколоченную из досок вентиляционную трубу и, прижав к животу тяжелый камень, затащил его на холмик, потом опустился на колени, руками расширил отверстие, но, перед тем как закатить булыжник, не вытерпел, прижал к дыре ухо. Пленник пел, визжал, что-то бормотал и снова кричал… Он даже не слышал, как Стасис вырвал трубу. А тот вдруг застучал зубами и вцепился ногтями в сползающий, еще не пустивший корней дерн, потом несколько раз поспешно перекрестился, закатил камень и завалил его землей, утрамбовал и снова покрыл дерном.
Милиционеры навестили его последним. Поговорили, перекусили и ушли. Милюкас отстал от других и спросил:
— Он тебе ничего не передавал?
— Нет.
— Странно. А ты — как договорились: если объявится — сразу на велосипед и к нам. А может, тебе оружие оставить?
— Это можно.
Они постояли посреди двора, поговорили. Милюкас закурил и ни с того ни с сего спросил:
— А что это за курган возле леса?
— Межевой знак.
— Такой большой?
— Раньше возле леса всегда такие насыпали, чтобы не потерялся среди деревьев, когда подлесок поднимется.
— Ничего, скоро и такие распашем. Будь здоров!
Когда последний милиционер оставил их двор, мать подошла к Стасису, притронулась к руке и осторожно спросила:
— Теперь откопаем?
Он посмотрел на мать каким-то странным взглядом и ничего не ответил.
— Побойся бога, сынок, — попятилась она под этим взглядом. — Как мы здесь жить будем?
— А как теперь рядом с кладбищем живешь?