— Дай такому Милюкасу волю, он и к висельнику параграф подберет, — еще пытался атаковать Йонас.
— И правильно сделает, — ни на шаг не отступал Моцкус.
— Тогда почему вы жалели Стасиса, почему бегали за ним, когда он вас уже к ногтю прижал? — не вытерпел Саулюс. — Вы же сами мне говорили…
— Я не о снисхождении молил, я лишь требовал от него честности.
— Поэтому и проиграли. — Йонас встал. — Ведь это ребячество, товарищ Моцкус, просить негодяя, чтобы он честно выполнял свою работу. Я придерживаюсь другого правила: торопись делать людям добро. Честному — кусок хлеба, подлецу — по зубам. И одному поможешь, и другого не испортишь, потому что только добрый понимает добро, злой же ценит только зло.
— Я говорил о людях, а не о подлецах, — обиделся Моцкус.
— Говорить вы можете о ком угодно, но ваши речи напоминают мне песню глухаря: поет, бедняга, и не помнит, что первой его песню слышит лиса.
— Случается и так; кстати, поверьте, лучше уж умереть в лапах лисы со своей правдой, чем без нее сидеть на верхушке дерева и ждать: вдруг кто-нибудь смилостивится да подбросит кусочек? Дождешься, схватишь, радуешься, живешь этим подаянием, пока не убедишься, что люди отдали тебе только то, что не нужно. Потом бросаешься за другим куском, за третьим, и начинается песня без конца, пока не потеряешь терпение, не разочаруешься во всем и не закричишь: нет на свете правды! А откуда она возьмется, если у тебя самого ее не было и нет?
Саулюс хотел сказать: не цитируйте мне свои статьи, но опять сдержался, а вслух заметил:
— Мое наказание не увеличишь и не уменьшишь.
— Согласен, поэтому не увеличивай и мое наказание. В наше время, да еще когда занимаешь такую должность, не так-то легко жить тихо. Но не потому мы здесь, я извиниться хочу: мне нужен шофер.
— Это ваше дело, — пожал плечами Саулюс, но недоброе предчувствие больно кольнуло сердце.
— Не совсем, — ответил Моцкус. — Ты не против, если я снова возьму Йонаса?
— У него и спрашивайте. — В голосе Саулюса все отчетливее прорывались нотки раздражения.
— Разве тебе безразлично, кто будет работать после тебя?
«Разве тебе безразлично, кто будет жить после тебя? — Слова Моцкуса перевернулись в его измученном безысходностью сознании и отозвались острой физической болью. — Разве тебе безразлично?.. Хоть потоп!» — хотел крикнуть, но лишь что-то промычал и произнес:
— Об этом я не подумал, — возразил только, чтобы лучше понять смысл сказанного, и решил, что даже тогда, когда услышанная мысль вполне очевидна, неоспорима, человек обязан сомневаться и проверять: нельзя ли выразить лучше? Он улыбнулся: — А что бы вы, товарищ Моцкус, сделали, если б не было Стасиса?