— Какой есть, — оскорбился парень и машинально облизнул сухие губы.
— А дорога-то дальняя?
— Дальняя.
— До Вильнюса?
— Да.
— Не доедешь.
— Мне лучше знать. — Саулюс взял себя в руки, встал, хромая, доплелся до багажника, вытащил сухие носки, переобулся и снова сунул распухшую стопу в размякшую, влажную туфлю. — Ну, докторка, всего доброго!
Она улыбнулась ему словно ребенку, изображающему сурового мужчину, и снисходительно спросила:
— А кого же ты пугаешь этой своей суровостью?
— Сказал: какой есть.
— Не такой, — она опять рассмеялась, — и путаешь только себя. Теперь и пугают-то с улыбочкой, обходительно.
— А мне кажется: если не умеют уважать, пускай хоть боятся.
— По-детски все это. Если ты не веришь в себя, значит, пестуешь в себе великий страх. Тебе бы судебным исполнителем поработать или в хорошие руки попасть.
— В какие еще руки? — вроде не понял Саулюс, но про себя уже протестовал: не ее дело подозревать и учить меня. Чего она пристала? Чего лезет, будто за профвзносами?
— А мои не хороши? — Она рассмеялась, рассматривая свои руки, но глаза ее не повеселели. Они так и остались грустными; с легким упреком, как на несмышленыша, смотрела она на Саулюса. — Я же не слепая: тебе женское тепло теперь как воздух требуется.
«Ведьма», — подумал Саулюс и даже попытался рассердиться.
— Ты своего папашу как-нибудь отогрей, — сказал и словно грязью плеснул, но после этих слов не посмел прямо взглянуть на нее, а тайком посматривать ему надоело. К тому же он вдруг почувствовал, как изнутри начинает медленно подниматься эта хорошо знакомая ему трепещущая волна, такая горячая и так же приятно заволакивающая разум, как и в то утро, полгода назад, когда он с Грасе на руках, не разуваясь, вошел в речку… «Но ее я не подниму», — подумал с досадой и застыдился.
— Я с тобой по-хорошему, а ты уже камушки подбираешь. Нехорошо, — взгрустнула и стала ломать в руках палочку. — Кроме того, хоть я и нехорошая, но тебе неровня… и женщина.
— Вижу, поэтому и не сватаюсь. — Саулюс распалял себя и чувствовал, что на душе уже нет злости, осталась только какая-то незадачливая детская строптивость; он еще хотел побороться за свою мужскую честь, но и это желание тут же исчезло, его заслонил стыд. Опустив глаза, неожиданно буркнул: — Вы тоже не гладите по головке.
— Но ты не мой муж.
— Я и не собираюсь им стать.
— Спасибо, но ты напрасно дуешься. Ведь я стараюсь угодить не тебе, а твоему шефу.
— Ведьма, — буркнул в растерянности и стал пятиться, мысленно осуждая себя за такую глупость: «Может, мне не стоило говорить это? Может, она только пошутила? — И снова принялся обвинять себя: — А чего она лезет, чего навязывается? Ведь говорил я: тороплюсь к жене. Подумать только — красавица! Она, чего доброго, на целых десять лет старше меня. Барышня-учительница», — повернулся, шмыгнул в машину, мотор которой все еще тихо урчал, надавил на газ и умчался не попрощавшись.