Нечто подобное он видел на больших и очень дорогих картинах, привезенных в Москву из-за границы. По нескольку раз проходил мимо, стесняясь Грасе, поглядывая тайком и болтая жене всякую ерунду о древних художниках и Библии, в которой они черпали вдохновение, будто его совсем не интересовала нагота этих дородных и совсем уж не молодых красоток.
— Тебе нравится? — спросила Грасе.
— Так себе. — Он улыбнулся ей, благодарный, что она угадала его состояние и остановилась, позволяя ему поглазеть. — Они такие толстые, розовые, словно поросята.
— А я? — зардевшись, обеспокоенно спросила она.
— Ты? — его удивила такая смелость. — Ты — совсем другое, — понял, что врет, и поправился: — Хотя я еще никогда тебя такой не видел.
— Сам виноват. — Она сильно сжала ему пальцы и как ребенка увела от этих красивых картин.
Потом он еще не раз вспоминал их, но здесь было другое. Изумительная женщина двигалась и распространяла вокруг себя тепло, от которого подкашивались ноги и немели руки, хлопала дверью и плавала по омуту, разбрызгивая серебро, рассыпанное щедрым лунным светом… Нет, все это глупости. Бируте была чужая, таинственная и поэтому очень привлекательная…
«Ведь это нечестно», — не дождавшись ее, подумал Саулюс и с большой неохотой вернулся в комнату. Не заставил себя долго ждать и хозяин.
— Добрый вечер, — едва открылась дверь, поторопился поздороваться Саулюс.
Через порог ввалился тот самый пожелтевший человечек. Он остановился, не выпуская дверную ручку, и зло спросил:
— Что, мало тебе дал?
— Я могу и эти вернуть, — рассердился Саулюс.
— Тогда зачем приехал?
— Нога, — и вытянул ее. — Даже на тормоз не нажать. А жена где?
— В баньке парится, — ответил тот, сбрасывая с себя полушубок и исподлобья наблюдая за непрошеным гостем. — Поэтому и окна не занавесили, чтобы там побольше свету было.
— Хорошая штука — своя банька, — тяжело вздохнул Саулюс.
— Какая там своя!.. Лесхозовская. Считай, даже не спрашивали, прямо на дворе построили, гады. Еще подпалят когда спьяну.
Саулюс смотрел на его впалую грудь, на высохшие, словно хворост, руки, наблюдал за злыми, поглядывающими из-под густых бровей глазами и никак не мог понять, что заставляет такую здоровую, словно сошедшую с дорогой картины бабу делить постель с этаким хорьком.
А он, видишь ли, еще хорохорится! Ему в баньке свету слишком мало! Саулюса охватила острая зависть, когда он представил себе, как эта пожелтевшая позапрошлогодняя шишка плещется рядом с прекрасной, как лебедь, хозяйкой. «Я бы его кипятком ошпарил, но к себе не подпустил, — злился он и сравнивал: — Словно шишка, вылущенная белкой: ни пользы от нее, ни семян…»