У Саулюса больше не было сил ни смотреть, ни слушать, он вскочил и не оборачиваясь направился в лес. Шел, не зная, куда и зачем, пинал ржавые консервные банки, топтал щедро росшие мухоморы, а в душе все сильнее закипала злость. От глупой, необъяснимой ярости в голове роились путаные мысли. Клейкие паутинки липли к лицу, цеплялись за ресницы, щекотали за ушами и раздражали еще сильнее. Деревьев вокруг становилось все меньше, их стволы — все тоньше. Наконец под ногами захлюпала вода. Надо было возвращаться, но Саулюс стоял и с огромным удовольствием чувствовал, как в летние туфли просачивается прохладная, щекочущая подошвы болотная влага.
Вспомнил, как ехал с Грасе к ее родителям в колхоз, как в быстрой речке мыл забрызганную машину и как, специально выключив мотор, нес будущую жену на руках, а холодный весенний поток обжигал икры и проникал до самого сердца.
— Почему с другими ты и смелый, и веселый, а со мной все молчишь и молчишь? — обняв его за шею, спрашивала Грасе.
— А что тут говорить, когда ты на руках?
— Машину жалко, — женская заботливость девушки не позволяла оторваться от земли.
«А меня не жалко?» — хотел спросить Саулюс, но вместо этого ответил:
— Трактор вытащит.
— Я могла бы и в салоне подождать, — говорила она, невесомая, потому только, что молчать становилось страшно.
— А я больше ждать не хочу. Не могу. Ты понимаешь? — Не выпуская девушку из объятий, Саулюс стал целовать ее, а пробегающая мимо ног прозрачная и холодная, словно в роднике, вода вдруг согрелась, накалилась.
Вот так — забывшись, переживая все заново, он шел по болоту, пока не опомнился. Осторожно осмотрелся вокруг, не видит ли кто, и снова до мельчайших подробностей вспомнил тот день. Она не могла защищаться, иначе упала бы в воду… Потом вода кончилась, узкая полоска песка и крутой склон, отнявший последние силы, а на заросшем пышной травой лугу, окруженном невысокими ивами, Саулюс споткнулся…
Господи, как он тогда торопился, как старался, как боялся, как стремился к ней и как ради этого мгновения не остановился бы даже перед самой смертью, а потом, опустошенный и так по-земному завершивший свой полет, снова стыдился ее, снова ненавидел себя и жаждал в ту же минуту провалиться сквозь землю.
— Ты со всеми такая? — спросил девушку, пытаясь оставаться гордым, каким был до сих пор, а она покраснела, схватила брошенный пиджак, накинула себе на голову и заплакала.
Саулюс не пытался утешать ее, огромным усилием воли он подавил в себе непонятное противное и неизвестно откуда пришедшее желание как-нибудь унизить Грасе, истоптать ее ногами или оскорбить, будто она одна виновата, что природа так просто все устроила. Но он взял себя в руки, поднял девушку, вытер слезы и, приехав к ее родителям, коротко, недвусмысленно сказал: