Еще курсантом Ковалев любил цитировать едкие слова поэта:
Когда б величье достигалось криком,
То и осел стал шахом бы великим…
…Подполковник хорошо помнил появление Санчилова в части. Лейтенанту следовало бы попасть в техническое подразделение, но велика была потребность в командирах взводов, и Санчилов, волею отдела кадров, оказался в мотострелковом полку.
Когда этот высокий, с тонкой талией и кривоватыми «кавалерийскими» ногами лейтенант представился, Ковалев, заметив на его груди университетский ромбик, поинтересовался:
— Какой факультет окончили?
— Физический, — не без гордости ответил Санчилов.
И он, Ковалев, два десятка лет назад предстал вот таким же перед своим начальником в дальнем, очень дальнем гарнизоне.
— Ваши знания весьма пригодятся армии, — сказал Владимир Петрович лейтенанту.
Санчилов смолчал, но на его бесхитростном лице можно было безошибочно прочитать: «Ну, положим, не одной только армии».
Ковалев рассказал лейтенанту о предстоящей службе, о боевых традициях и офицерах полка, о его роте. Но во время этой беседы Владимира Петровича не оставляло ощущение, что лейтенант не пытается глубоко вникнуть в подробности ожидающей его жизни, слушает как бы со стороны.
«Странно, — подумал еще тогда Ковалев, — ну, ничего, осмотрится, войдет в армейский ритм».
…Лейтенант был самолюбив, пожалуй, даже болезненно самолюбив, и его щеки побледнели, когда сегодня командир полка, заканчивая разбор стрельб, сказал:
— Прика́жете мне самому обучать ваших солдат простейшим вещам? Рассматриваете армию как транзитный зал для двухгодичника?
Это был несколько жестковатый, но точно рассчитанный нокдаун. Санчилов молчал, опустив голову, уши его горели.
— Разрешите идти? — наконец спросил он.
— Идите.
Санчилов не очень ловко повернулся кругом. При этом ясно обозначились его острые лопатки.
* * *
Ковалев пошел берегом реки. Ее уже покрыла зеленоватая ряска. Черт возьми, не такая эта река и безобидная! Когда танковая рота форсировала ее, один танк, отклонившись от заданного направления, угодил в яму. Пришлось вытягивать тросами.
Владимир Петрович свернул на улицу Гагарина. У подъезда четырехэтажного дома галдели мальчишки, похожие на возвратившихся в эту пору из степи грачей.
Дверь Ковалеву открыла мать — Антонина Васильевна. Она много лет жила в их семье, вместе с ними переезжала из гарнизона в гарнизон.
Владимир Петрович на мгновение привлек мать к себе. Ее седая голова едва доставала ему до плеча.
Все же как она сдала за последние годы. Крепится, виду не подает, а ночами стонет и все тайно лечит себя, не признавая поликлиник и курортов. Страшно подумать, что придется когда-то ее потерять, к этой мысли привыкнуть невозможно.