Так и было сделано. Роды прошли благополучно, но на второй день после появления у Рощиной дочки пришла в деревню на Тамбовщину телеграмма о смерти Гаева. Инфаркт. Инфаркт в тридцать два года.
Зиночка возвратилась в военный городок с ребенком.
Мадам Градова добилась на жансовете, чтобы фамилия Рощиной, «за моральное разложение», была вычеркнута из списка нуждающихся в квартире. В этой очереди она стояла три года.
С такой несправедливостью Вера смириться не могла и вместе с Даримой Карповой отправилась в горсовет.
Да и Ковалев поддержал Рощину…
— Когда у Зиночки новоселье? — допытывалась у Даримы Вера по телефону. — Надо будет все устроить lege artis[1].
Она положила трубку, зашла в комнату к мужу, обняла его за шею.
— Володенька, Расул сможет завтра к десяти часам подвезти меня на конференцию?
— Доктор, — с укором произнес Ковалев, — ваш личный шофер — я. Неужели вам не дают покоя лавры мадам Градовой?
— Убедил, — рассмеялась Вера, — и довольно легко…
— А я с удовольствием отвезу тебя и приеду за тобой.
— Приятно иметь личного шофера такой квалификации. Ты знаешь, я все же сейчас загляну в больницу, как там Света?
— О боги, не имей жену-врача, — проворчал Ковалев, — и я с тобой пойду…
Было часов пять вечера, когда поезд остановился у вокзала города, где Ковалев более двух десятков лет назад окончил суворовское училище.
Владимир Петрович пошел вверх по взгорью. Высились корпуса огромного завода, целые кварталы многоэтажных домов; век стекла и алюминия энергично проложил свою трассу и здесь, лишив этот, прежде маленький, городок патриархальной тишины.
Собор, казавшийся когда-то огромным, словно бы врос в землю, сгорбился рядом с обступившими его новыми зданиями театра, универмага, Дома офицеров.
Припорашивал землю снег. Сквозь голые ветви акации проступало багряное небо в синей штриховке.
Ковалев миновал городской парк с дремлющими фонтанами. А вот завиднелись и колонны училища. Сердце Ковалева забилось сильнее. Кого увидит он сейчас?
Встречи в суворовском, в день его рождения, стали традицией. В разные годы приезжали Братушкин и Гербов, Кошелев и Мамуашвили. Прилетали и другие, слали письма, телеграммы.
Ковалеву задалось вырваться сейчас впервые за два десятка лет — так распорядилась воинская судьба, ревниво не выпускавшая его из жесткого круга обязанностей и неотложных дел.
Собственно, и теперь Ковалев очутился здесь вопреки, казалось бы, всем запретам службы: назначено инспектирование их дивизии, ждали высокое начальство.
Когда Владимир Петрович получил из Москвы письмо от Боканова, где Сергей Павлович просил: «Постарайся приехать хотя бы на несколько часов», то с горечью подумал: «Это невозможно».