Вчера, доложив командиру дивизии Алексею Уваровичу Барышаву о готовности полка, он уже собирался выйти из кабинета, когда генерал спросил, сняв очки и всем видом показывая, что служебная часть беседы закончена:
— Ну, а что дома-ш, Владимир Петрович? От сына вести есть-ш?
К этой особенности генеральской речи, прибавлять букву «ш» ко многим словам, не сразу привыкли, а привыкнув, перестали даже замечать.
Барышев знал, что Петр — в Минском суворовском и в свое время одобрил эту «наследственность».
— Парень, видно, прижился, — ответил Ковалев, — я был у него.
И вдруг Ковалеву захотелось показать генералу письмо Боканова. Он достал письмо из кармана кителя, протянул Барышеву.
— Вот… Получил от своего воспитателя, полковника Боканова.
Алексей Уварович снова надел очки, брови, словно бы седыми навесиками, легли на дужки, внимательно стал читать письмо.
К командиру дивизии Ковалев относился с большим уважением. Он начал войну сержантом, а закончил ее в Берлине командиром батальона, Героем. Академии Фрунзе, Генерального штаба сделали Барышева очень грамотным военным.
Генерал никогда не вызывал в дивизию офицеров без истинной необходимости и своим помощникам запрещал это делать, называя «заседательским зудом» склонность к необязательным, говорливым совещаниям, кабинетным бдениям. Иные из них офицеры прозвали КВН — клубом веселых и находчивых.
Не было такого случая, чтобы Барышев оскорбил или принизил своего подчиненного.
При всей строгости и взыскательности генерала с ним хорошо служилось, ни в чем никогда не хотелось его подводить.
Кончив читать письмо, Алексей Уварович задумчиво сложил его.
— Я понимаю, товарищ генерал, — как о деле само собой разумеющемся сказал Ковалев, — поездка моя сейчас, конечно, невозможна…
Барышев вскинул на него серые, немного усталые глаза.
— А, собственно, почему невозможна-ш? — спросил он.
— Но…
— Неужели вы так неуверены в своем полку-ш?
— Нет, но…
— А я думаю, поехать вам надо-ш.
Ковалев ошеломленно молчал.
— Непременно поехать надо. — Барышев даже слегка прихлопнул ладонью по столу, словно печать ставил. Возвращая письмо, сказал: — Вашему воспитателю передайте от меня привет-ш… А мы здесь без вас как-нибудь обойдемся… Уверяю вас-ш!
Вот и парадный вход в училище. Решетчатая ограда. Еще величавее тополя, а пушечки петровских времен на каменных подставках и пирамиды чугунных ядер кажутся совсем игрушечными.
На тротуаре, у стены училища, — человек шестьдесят. Какой-то усач-майор… Преждевременно располневший подполковник с оттопыренными ушами. Авилкин!
Семена нет… Значит, не смог. Майор Виктор Николаевич Веденкин! Только в штатском. А это кто — усохший и маленький? Тутукин! И тоже в штатском.