— Что такое? — насторожился Ковалев.
— Я вчера на одиннадцать ноль-ноль назначил сбор офицеров в клубе…
Да, услышанное очень, походило на Борзенкова. Все были вчера уже на месте в клубе, когда он появился.
— Разрешите присутствовать?
Карпов поглядел на Борзенкова ледяными глазами.
— Сколько на ваших часах? — спросил он.
Борзенков сдвинул рукав кителя:
— Десять пятьдесят семь.
— Выбросьте часы, — тихо сказал Карпов.
Борзенков мгновенно расстегнул ремешок и жестом, в котором было величественное пренебрежение к личной ценности, готовность выполнить немедля любое, даже неразумное, приказание начальства, лихо запустил часы в угол зала, так, что оттуда брызнули стекло и металл.
— Присутствуйте, — невозмутимо разрешил Карпов.
— Красивая нелепость, — сказал сейчас Васильев таким тоном, что было непонятно, сожалеет он или досадует.
…Дома Ковалев застал странную картину: жена, в слезах, сидела посреди комнаты на каких-то ящиках, обернутых плотной бумагой.
— Что произошло? — в тревоге спросил Владимир Петрович.
Вера подняла, на мужа разнесчастные глаза:
— Купила сервант и не знаю, как собрать… Какие-то шурупы…
— Из-за шурупов — слезы? — поразился Ковалев. Это так не походило на его Веру.
— Нет, из-за тебя… Ты забыл, что вчера… наш день…
Черт подери! Как же он действительно мог забыть о дне их свадьбы? Они ежегодно вдвоем отмечали его. Если же Владимир Петрович был в отъезде, то присылал телеграмму или звонил по телефону, И вот — на тебе, вылетело из головы!
— Ну прости меня… Все время помнил… Закружили встречи…
— Солдафон несчастный! — уже смягчаясь, сказала Вера. — За тебя все сделала твоя дочка. — Вера протянула мужу цветную открытку: — В почтовом ящике нашла…
На открытке Машкиным почерком было написано: «Дарагая Верочка! Пусть для тебя и зимой цвитет сирень. Володя!»
— Воистину дети воспитывают нас, — смущенно сказал Ковалев. — Ну, а что это за разгром? — обвел он глазами комнату.
— Я ж объяснила: купила сервант… хотела к твоему приезду собрать, да не успела. Ты представляешь, какой прогресс в армейском быте?..
— И как мы этот прогресс будем таскать за собой? — с сомнением спросил Ковалев.
— Понадобится — потащим.
«Действительно, чего это я так ринулась за сервантом? — с некоторым недоумением подумала и Вера. — Может быть, потому, что еще со времен общежития академии тосковала по настоящей обстановке?»
В общежитии у них была девятиметровая комната и кухня на… тридцать шесть хозяек. Три года прожили так.
Тонкое и нелегкое это искусство — ладить со всеми тридцатью пятью на кухне. Но общительная Вера сумела миновать опасные рифы.