Савинков усмехнулся: Дора лежала нагой и не стеснялась своей наготы, потому что красота ее от этого ничуть не страдала, а только еще более выигрывала. Он сбросил халат на толстый ковер (ноги утопали в его ворсе по щиколотку) и присел на край супружеского ложа, внимательно рассматривая тело будущей боевой супруги. Дора тоже шевельнула ресницами, приоткрыв глаза. Они не торопили друг друга. Впереди была вся короткая жизнь.
Дорина ступня была узкой, но не крохотной. Каждый сустав был тщательно вылеплен. Такую ступню художники называют «скульптурной» и часто используют как модель для рисунков на библейские темы. Большой палец веками ношения сандалий из грубой буйволиной кожи чуть отделен от остальных, но не по длине — второй палец превосходил большой и задавал рисунок всей остальной четверке. Сквозь белую кожу на подъеме стопы чуть голубели кровеносные сосуды, оплетавшие тонкую породистую щиколотку и исчезавшие чуть выше.
Подошва и кончики пальцев розовели точно как на картинах эпохи Возрождения, кожа на них была мягкой и нежной, без малейшей загрубелости. Савинкову захотелось потрогать подошву, но он удержался, чтобы растянуть это чувственное удовольствие.
Икры у Доры не выделялись упругими мускулистыми комками. Такие комковатые икры были у первой савинковской женщины, и у второй, и у третьей... Здесь присутствовала тонкая бедуинская кость жительницы пустыни, на эту кость напластованы мышцы, и все это заключено в футляр из нежной женской кожи. В отличие от подошв цвет здесь менялся от нежно-сливочного до белоснежного.
Колено было не круглым, а удлиненным, точно неведомый плод с божественного дерева. Савинков подивился разгорающейся в нем страсти. Такого он давно в себе не наблюдал, даже при встречах с опытными парижскими красавицами, коих он уже за красавиц и не держал. А перед ним лежала красавица, богиня террора и смерти. Он даже задохнулся от радостной мысли, что это сама смерть в прекрасном обличии явилась перед ним. Его возбуждение только усилилось.
Бедра в сравнении с голенью были неожиданно широки, но не до безобразия, а до форм классического греческого кувшина. Все дуги и поверхности бедер и лона плавно перетекали друг в друга, без малейшего указания на таившийся под ними грубый костяной скелет. У этой женщины скелета не было, она в нем просто не нуждалась.
Чтобы не взорваться и не броситься к предмету своих вожделений, Савинков прилег рядом, но на небольшом отдалении, и понюхал прядь волос, разметавшихся по подушке. Волосы пахли фиалковой водой, и запах этот успокаивал.