— Я думаю, что мужчины или женщины — это всё равно, и меня право удивляет, что ты, который всегда стоял за освобождение женщин, можешь иметь что-нибудь против того, чтобы я присутствовала на этом маленьком празднике.
Он должен был согласиться, что в нём говорили старые предрассудки и что он не прав, — но он просил ее остаться дома, так ему неприятна была эта мысль! Он не мог от неё отделаться.
— Это непоследовательно с его стороны, — сказала она.
Да, это непоследовательно, но она сама должна понимать, что требуется десять поколений, чтобы избавиться от предрассудков.
Хорошо, но в таком случае, он не должен больше посещать собраний учителей.
Но ведь это совсем другое, там он находится лишь среди мужчин, это не то, как если она выходит без него или идет одна в обществе мужчин.
Но ведь она будет там не одна, жена кассира должна принять участие в качестве…
В качестве кого?
Ну, жены кассира.
Не может ли он также быть там, ну, в качестве «мужа г-жи Хольм»?
Ах! не будет же он себя так унижать, чтобы навязываться!
Да, он хочет даже унизиться, если это необходимо.
Уж не ревнует ли он?
Да, почему же нет? Он боится, что с ней что-нибудь случится.
Фу! Итак, правда, он ревнует? Нет, это недоверие оскорбление для неё! Что же собственно он о ней думает?
Самое лучшее — это он ей может доказать, отпуская ее одну, без себя.
Так, так, — он ей позволяет! Нет, но как это милостиво!
И она отправилась; вернулась домой уже около утра. Она разбудила мужа, чтоб ему рассказать, как всё было прекрасно. Ей говорили речи, пели квартетом и танцевали.
— Как ты вернулась домой?
— Г. Глоп проводил меня до дверей дома.
— Да? Мне будет очень приятно, если кто-нибудь из моих знакомых встретит мою жену в три часа ночи с чужим мужчиною на улице.
— Что же из этого? Разве у меня дурная репутация?
— Нет, но ты ее можешь получить!
— Фу, ты ревнив — и, что еще хуже, ты завистлив. Ты не хочешь, чтобы у меня была даже маленькая радость. Да, да, да, — так всегда бывает, когда выходишь замуж! Если уйдешь из дома и повеселишься, то по возвращении получаешь нагоняй. Фу, какая это гадость — быть замужней и особенно как я. Мы вместе только по ночам, совсем так же, как все другие; а тут мужчины все одинаковы! До свадьбы очень благовоспитанные и внимательные, но потом, — потом! Ты совсем такой же как другие, ты думаешь, что я принадлежу тебе и ты можешь со мной делать, что тебе угодно?
— Я думаю, было время, когда каждый из нас рад был принадлежать друг другу, — но, может быть, я заблуждаюсь. Сейчас, во всяком случае, я тот, которым ты владеешь, как владеют собакой, в которой всегда уверены. Разве я кто иной, чем твой слуга, когда я по вечерам прихожу за тобой. Разве я для всех не только «муж г-жи Хольм»? Разве же это равенство?